Книга Сережик - Сергей Даниелян

В армии началась другая жизнь. А с «гражданкой» меня связывала Вика. Которую я так и не поцеловал.

Мы начали великую переписку. Писали друг другу обо всем. Она мне – что переводится в Ленинград на литературный факультет, что у нее новые друзья. Я ей – про армию и что очень скучаю по ней. Наши письма еле помещались в конверты, они были тяжелыми и напоминали дневник. Я читал их так, чтобы все видели, что мне пишут большие, длинные письма. И что меня ждет любимая. Конечно, письма получали все, но мои были самые толстые. Я был рекордсменом по получению писем. И сам писал всегда вечером, перед сном. Каждый день.

Ее письма я прятал в тумбочке, где хранились гигиенические принадлежности, и они мятно пахли зубной пастой. Я решил написать ей, что люблю ее. Но пока не рисковал: вдруг она меня пошлет? Но написать все же решил. Еще тогда я понял, что писать легче, чем говорить вживую. Так ты себя чувствуешь более защищенным. Именно этой идиотской логикой пользуются сегодняшние герои соцсетей. Пишут всякую хрень в комментариях, а в жизни ее произнести – слабо.

Кроме бессмысленной, как мне казалось, беготни у нас были и праздники. Они почти ничем не отличались от будней, просто в столовой могли выдать кроме обычного армейского корма, скажем, пару вареных яиц. Или яблочко. И свободного времени было на несколько часов больше. Все остальное было так же серо.

Я ждал Нового года. Во-первых, это мой любимый праздник, а во-вторых, нам обещали на плацу поставить настоящую елку. И вот настало тридцать первое декабря. Нам приказали надеть парадную форму. Мы подшились, как всегда, побрились, как всегда. В части звучала музыка. Пели София Ротару, Кобзон и даже Джо Дассен. В этом было что-то романтичное. Я не слышал музыки уже третий месяц, если не считать утреннего горна на подъем и песни «Наша Таня громко плачет», которую мы репетировали, чтобы маршировать. И вот – музыка!

В армии простые, обыденные вещи, которые в жизни не имеют цены, кажутся чудом. Нам дали посмотреть старый уже тогда фильм «Карнавальная ночь». «С легким паром, или Иронию судьбы», по-моему, Рязанов тогда еще не снял. И вот время постепенно приближается к десяти часам… Я Вике настрочил короткое поздравительное письмо на десять листов. Маме и бабуле Лизе тоже открытку написал. На ужин дали кашу с мясом. Видно было, что повар-прапорщик на этот раз украл не все мясо, оставил на сале кусочки. Это всех порадовало. Вечером нас вызвали в актовый зал, пришел командир дивизии, поздравил с Новым годом, мы тоже пролаяли поздравление. И он ушел к себе домой. Тут сержант Лотюк посмотрел на нас радостно и отчеканил:

– Курсанты! Сегодня по поводу празднования Нового года у нас отбой будет не в десять тридцать, а в одиннадцать. С наступающим!

Развернулся и ушел.

Мы посмотрели друг на друга, ничего не понимая. Значит, «Голубого огонька» и встречи Нового года не будет? Нет, ну ладно, по уставу пить спиртное нельзя. Но телевизор-то можно посмотреть? Можно же лечь в двенадцать тридцать, а не в одиннадцать?! Еб вашу мать!

Эти мысли – на всех языках Советского Союза – были написаны на лицах курсантов. Все что-то бормотали по-своему, по-русски никто не выражался. Жалко было русских ребят: мы хотя бы со своими шепотом смогли выматериться, а они просто сжимали кулаки. Я всегда был уверен: кто не матерится, тот меньше живет.

А мне наши на праздник прислали деньги, целых десять рублей. Я собирался купить в магазине, который был в части, печенье, кофе и угостить друзей. Но придется идти на отбой, когда вся страна встречает Новый год. Мы были подавлены. Мы все были одного призыва, и у всех была одна судьба.

Я решил: в любом случае Новый год встречу! Мы улеглись, дневальный прокричал отбой. И я стал ждать. Примерно через час все уже храпели. Я поднялся с койки, тихо оделся. Дневальный тоже спал, облокотившись на тумбочку. Я подошел к окну и выпрыгнул на улицу. Было низко – первый этаж, я мягко приземлился. Тихо прошел к стене за казармой и вскарабкался по кирпичной кладке. Через секунду я оказался за стеной, на долгожданной свободе. Сердце рвалось изо рта. Я был как раб, которому дали эту свободу, а он не знает, что с ней делать. Плана не было никакого. До города пятьдесят километров, в ближайшей деревне делать нечего, времени уже примерно час ночи, деньги – целых десять рублей – в лесу не потратишь. Да и что греха таить, стало страшно. Обратной дороги нет.

Вдруг меня осенило: пойду к Аветису, который устроился в свинарник свинопасом. Он был сочинским армянином, мы с ним говорили только на русском: я не понимал амшенский диалект. Но до свинарника нужно было идти через лес, по узкой тропинке. Я сцепил зубы и пошел быстрым шагом. Дорогу знал хорошо, снега было мало, тропинку я видел. И желание преодолеть самого себя, достичь поставленной цели – встретить Новый год – побороло страх. Через полчаса, не оглядываясь, я добрался до свинарника.

Аветис чуть не умер от страха, когда я вошел.

– Что случилось, Серёга? – прошипели толстые губы на круглой как шар голове Аветиса.

– Новый год случился, еб твою мать, что еще?

– Ну ты даешь, – сказал Аветис, и мы направились к каморке, где Аветис жил при свинарнике.

Вонища стояла неимоверная. Я там бывал днем и даже видел, как свиньи совокупляются – это умора: у самцов винтовой член с полметра. Для нас, городских дикарей, это было открытием.

Свиньи почувствовали чужака и начали визжать. Аветис сказал какое-то магическое слово на амшенском диалекте, и свинюшки, все как одна, замолкли. Это было забавно. Я спросил:

– А что, свиньи понимают амшенский диалект?

Аветис учительским тоном сказал:

– Да. Амшенский диалект, Серёга, не понимают только такие бараны, как ты.

Мы обнялись и пошли в каморку.

У него была чача, грузинский самогон, у меня было печенье, мы выпили и даже закусили. Шестьдесят градусов свое сказали, Аветис достал еще какую-то вскрытую тушенку, и мы начали пировать.

– А ты жмот, – сказал я. – Если у тебя была тушенка, зачем мы печеньем закусывали, как русские?

Голубые выпученные глаза на лысине засверкали, а круглая дырка на лице зашевелилась и проговорила:

– Ну… печенье ведь кончилось!

Логика у Аветиса была, конечно, железная. Он так убедительно это сказал, что я одобрительно кивнул.

Это все длилось, наверное, не больше часа. Сверхзадача была выполнена: я встретил Новый год. Начиналась вторая серия. Надо было вернуться в часть. Мы попрощались, и я опять вошел в лес.

Мне показалось, что опять лезть через стену – как-то неудобно. Зачем? Пойду-ка я лучше по-человечески, через КПП. Так и сделал. Дошел до части и направился к воротам КПП. Расчет оказался правильным, но он мог родиться только в пьяной голове. Офицера уже не было, он пошел домой к жене встречать Новый год. Я сделал шаг к вертящимся дверям в дежурку. Дежурные курсанты удивились моей наглости. Я попросил сигаретку и сказал, что был в Тбилиси на дискотеке, ко мне приехала подруга, там с ребятами выпили, и сейчас иду в часть. Они опешили, но поверили. Молва о толстых письмах имела магический эффект. Я прошел в часть. Иду к казарме, вдруг вижу – горят окна на первом этаже.