не простят. Это раскол по всему миру, колоссальный удар по престижу СССР. И выйдет, как в старом боливийском анекдоте про Пас Эстенсоро, когда в камере тюрьмы в Ла-Пасе сидят трое: «Ты за что сидишь?» — «Я был против славного президента Паса! А ты за что?» — «А я был за славного президента Паса! А ты?» — «А я и есть славный президент Пас!»
Кузнецов вежливо посмеялся, но в глубине глаз холодно блеснуло сталью.
— Вот замените Ла-Пас на Прагу, а Паса на этого, как его…
— Дубчека.
— Да, Дубчека. Пусть лучше капиталисты студентов в Париже лупят, чем русские стреляют по чехам.
Сумбурные предсказания Красного мая гость выслушал, но мыслями витал далеко. Включился только когда Вася предрек отставку де Голля в результате одновременных студенческих выступлений и всеобщей забастовки, да еще ни к селу, ни к городу потребовал отстранить Гагарина от полетов. Напоследок Кузнецов черкнул несколько строк в блокноте и откланялся, сославшись на занятость и протокол — всех объехать, всех поздравить.
После его ухода остался рождественский презент — корзина с фруктами, в том числе с давно забытыми яблоками. Вася хотел было впиться в них зубами, но понял, что взмок как мышь и отправился принимать душ и переодеваться.
Стоя под тугими струями он невесело думал о состоявшемся разговоре:
«Кузнецов, как же. Такой же Кузнецов, как я Каценелинбойген. ГРУ? Нет, слишком мало интересовался военными делами и слишком много политикой. Скорее, КГБ и судя по повадкам — не меньше генерала. Нет, нафиг эти игры в политику и предсказания, назад, в горы, с винтовкой в руке все проще и понятнее.»
[i] G-2, хе-дос — управление разведки МВД Кубы
[ii] YPBF — государственная нефтедобывающая корпорация
[iii] Barbaroja — «рыжая борода», прозвище Мануэля Пинейро.
[iv] El Chino — Китаец
[v] Statni Bezpecnost — госбезопасность Чехословакии
[vi] Я могу говорить по-английски, если это более удобно для вас
Глава 11 — В Париж на минутку
Париж не впечатлил, особенно после Праги. Барон Осман, перестроивший город, сделал его не только неудобным для возведения баррикад, но и убил напрочь немаленькую часть истории. Квартал за кварталом тянутся дома — все, как один, пятиэтажные, с жилыми мансардами. Квартал за кварталом идут магазинчики — буланжери, сырный, канкайери, бутик, патиссери, книжный, снова буланжери, антиквар, мясная лавка… Квартал за кварталом они и кафе с редкими вкраплениями бистро и более основательных брассери[i] занимают целиком и полностью первые этажи.
Через два-три перекрестка все это кричащее разнообразие сливается в однотонную массу, как на полотнах пуантилистов: вроде каждая точка яркая, а стоит чуть отстранится — все серое. А уж если идет дождь, которых тут зимой не меньше, чем в Англии… Впрочем, зима весьма условная, плюс пять днем, минус один ночью. В Андах перепады покруче, может и градусов тридцать за сутки шарахнуть, так что закаленному организму здешние «холода» плюнуть и растереть.
А местные мерзнут — все как один замотаны в шарфы, воротники подняты, шапчонки на уши натянуты. Да, теперь понятно, почему французы считают мороз причиной гибели Великой армии. А еще новые эмигранты из Алжира, вот кому не позавидуешь, привыкли к совсем другому климату, но их, чем ближе к центру, тем меньше. Да и вообще их немного, хотя пресса и кричит о «нашествии иностранцев», но видели бы они центр Парижа лет через пятьдесят, когда дети вот этих алжирцев и тунисцев станут считать себя настоящими французами и впадать в оторопь от толп суданцев, габонцев, сенегальцев, бородатых сироток из Сирии…
Вася добрел до центра и шел, отдыхая взглядом на Лувре, Тюильри, площади Согласия, Елисейских полях — конечно, можно было не заморачиваться и просто доехать на метро до Миромениль[ii], но что такое лишних три-четыре километра пешком для человека, привыкшего делать куда более длинные переходы по горам?
С адресом он промахнулся — французы нумеруют не дома, которые он по привычке отсчитывал, а подъезды, так что пришлось пройти еще немного. Спрашивать адрес у местных Вася опасался, лучше спокойно найти самому — на английском никто здесь не ответит, испанский сразу не поймут, как не сразу понял консьерж, сидевший в привратницкой на первом этаже. Разобравшись, что нужно молодому человеку, он подтвердил, что мадемуазель дома, махнул рукой в сторону лестницы и показал четыре пальца — четвертый этаж.
Звонить пришлось долго, Вася уже собрался уходить, как в квартире раздались шаги и знакомый голос спросил «Кто там?»
— Уасья.
Пауза затянулась на несколько секунд и Вася успел подумать черт знает что, но дверь приоткрылась. В купальном халате и накрученном на голову тюрбане из полотенца Исабель выглядела чудо как хорошо.
— Здравствуй. Зачем приехал? — довольно сухо поинтересовалась девушка.
— Ну… по делам… — ответил оторопевший Вася.
Он никак не ожидал подобного приема после всех писем, отправленных в Париж и начал подозревать, что Исабель не отвечала ему не просто так.
— Можно войти?
Отказать бизнес-партнеру она не смогла и Вася прошел в небольшую квартирку — кухня, две комнаты, побольше и поменьше, балкончик во двор.
— Я не вовремя?
— Я собиралась уходить… Хотя… — в ее глазах на мгновение мелькнула радость. — Ты не откажешь мне в одной просьбе?
— Все, что угодно, — с размаху влетел в ловушку Вася.
— Отлично, сейчас подойдет Дебре, съезди с ним в университет.
— ???
— Там заседание Комитета защиты Вьетнама, нужно рассказать о Боливии. Ты это сделаешь точно лучше меня, тем более, что мне надо бы увидеться с Ивом, у нас завтра показ.
— Погоди, а как связаны Вьетнам и Боливия? — попытался обнять ее Вася.
— Никак. Просто комитета защиты Боливии не существует, — Исабель ускользнула из объятил и отправилась одеваться.
Дебре аж вздрогнул, когда увидел касика, вот уж кого-кого он не ожидал. От такого потрясения на француза напала говорливость и он не умолкал всю дорогу до пригородного филиала Сорбонны, где работал преподавателем. За час поездки он успел рассказать про свою новую книгу, условия жизни арабских рабочих, очередные происки империализма, свою статью и многое другое, в том числе о настроениях студентов и о взбудоражившей всех выходке некоего Даниэля Кон-Бендита, стрельнувшего сигарету у министра образования в момент речи последнего. Потом Дебре перескочил на развитие партизанской борьбы в Латинской Америке и его пришлось одергивать — говорил Режи слишком громко и косился на окружающих, все ли слышат, какой он орел. Но, наконец, они добрались до нужной аудитории, где студенты обсуждали намечаемые акции в ходе набирающего обороты противостояния с университетскими властями:
— Товарищи, —
