внутреннего общения с Богом, то ни один из них даже не упомянул об этом, ни один не упомянул имя Бога. Общение с Богом сводилось к тому, что можно получить с помощью священника у ограды алтаря.
Однажды в воскресенье я посетил церковь в небольшом городе к северу от Бостона. Я слушал проповедь на тему «Причастие во имя Забвения». И что же нам надлежало забыть? Оказывается, свирепых японцев и их измену в Перл-Харборе, нацистов и их зверства. В проповеди не было ничего об исправлении собственных пороков, о том, чтобы видеть Бога в своих врагах. Ничего о том, чтобы простить их обиды. Жертвенное вино, предложенное нам, должно было помочь нам забыть все беды, которые причинили нам другие. Я едва мог подавить улыбку, когда этот воплощающий Лету нектар оказался не вином, а виноградным соком!
Поистине настоящую горечь испытывал я, наблюдая банальный характер религии, исповедываемой в церквах, в которых мне приходилось бывать. Моя горечь вызывалась не тем, что требования этой религии были невыполнимыми, а тем, что они были невыразимо тривиальны; не тем, что ее утверждениям трудно было поверить, а тем, что они делались на самом безопасном и скромном уровне приемлемости со стороны паствы. Больше всего меня беспокоило то, что церкви производили впечатление социальных институтов, а не маяков, способных вывести людей из тьмы духовного невежества. Казалось, они пытались примириться с этим невежеством. С помощью танцев, непритязательных представлений и выхолощенных религиозных учений они отчаянно старались просто заставить людей посещать церковь, игнорируя заповедь Иисуса: «Накормите моих овец». Фрэнк Лаубах, великий христианский миссионер, однажды начал кампанию за то, чтобы побудить священников упоминать в проповедях Бога. Эта кампания явилась решающей причиной моего собственного разочарования. Из всех ценностей в жизни я наиболее страстно стремился к духовному пониманию, но именно в церкви самым невероятным образом меня лишали этого понимания. Взамен они предлагали бездушные суррогаты. На протяжении многих лет, через другие источники я искал осуществления того, к чему меня так страстно влекло, потому что священники со своих кафедр превратили в насмешку обещания, данные в Библии. Если перефразировать слова Иисуса, я просил у них хлеба жизни, а они дали мне камень [Матф. 7: 9.].
Итак, изголодавшийся по духовному пониманию, я видел, что у меня не было выбора, кроме продолжения карьеры писателя, и обратился к искусству, чтобы получить тот род вдохновения, которое (если бы я только знал!) могло прийти только от Бога. Я как бы уходил в пустоту из-за отсутствия более привлекательного места. Мое сердце все больше опустошалось, и я не знал, как заполнить этот вакуум.
Мои занятия в колледже становились все более обременительными. Интеллектуализм не прибавлял мудрости. Мне представлялось тривиальным заниматься изучением романов восемнадцатого столетия, когда я прилагал усилия, чтобы глубоко вникнуть в сам смысл жизни.
Родители вернулись из Румынии. Я просил их разрешить мне взять отпуск в колледже. Неохотно, они все же дали разрешение. Так, в середине второго курса, я покинул Браунский университет и больше туда не вернулся.
После этого в течение нескольких месяцев я жил у родителей. Я трудился не без азарта, но и без реальной надежды, над двухактной пьесой. В ней не было того, о чем я действительно хотел бы рассказать. Однако то, о чем я действительно хотел рассказать, я был не в состоянии выразить.
Иногда я выезжал в Нью-Йорк и часами бродил по городу, наблюдая трагедию перехода людей от одиночества к апатии. Они казались до того обделенными радостью, борясь за простое выживание в заброшенных каньонах из бетона!
Порой я прогуливался по оживленному пространству площади Вашингтона, почти в каком-то экстазе обозревая матерей с детьми, смеющихся детей, играющих на газонах, молодых людей, поющих под гитары у фонтанов, качающиеся под ветром деревья, струи фонтана, играющие всеми цветами радуги в лучах солнца. Все, казалось, сливалось в какой-то космической симфонии, жизни многих людей сливались в одну, их бесконечные переливы смеха в единое море радости.
Долины и вершины жизни! Какая великая истина могла связать их вместе, превращая в одно целое?
Однажды возвратившись домой, я сказал маме, что больше не буду ходить с ней в церковь. То был один из немногих случаев, когда я видел ее плачущей. «Это так глубоко огорчает меня, — причитала она, — видеть твой уход от Бога!» Я не знал об обещании, которое она дала перед моим рождением — отдать меня, ее первенца, Богу. Мне бы очень хотелось успокоить ее, и я был глубоко тронут ее заботой, но что я мог сделать? Я считал своим долгом прежде всего быть честным перед собой.
Спустя несколько дней мама разыскала меня. С надеждой она привела мне цитату, которую вычитала где-то в то утро, о том, что атеизм иногда предполагает принятие на себя глубокого духовного обязательства. Я никоим образом не был атеистом, как ей казалось; тем не менее мне стало как-то легче, когда я почувствовал, что она поняла мой отказ от ее церкви как часть моего искреннего стремления найти истину. Но тогда я не поделился с ней своими подлинными чувствами из опасения ослабить интенсивность своего поиска.
В то лето я ездил в небольшой город Путни, штат Вермонт, где мой младший брат Дик учился в школе. Дик уже становился стройным молодым человеком; я горячо любил его. Меня глубоко тронуло то, что он рассказал мне. Однажды он подъезжал к дому, чтобы захватить группу друзей. Когда его автомобиль останавливался, он слегка коснулся собаки, невозмутимо стоявшей на пути. Собака не пострадала, но ее хозяин, маленький пожилой человек, по физическим параметрам далеко не пара Дику, был вне себя от ярости. Он быстро подошел к машине и ударил его кулаком в челюсть.
В тот момент из дома выходили его друзья. Дик, обеспокоенный тем, что они могли поколотить этого человека, не сказал ничего ни им, ни ему.
Во время пребывания в городе Путни местный учитель по драматургии рекомендовал «Док-Стрит-Театр» в Чарльстоне, штат Южная Каролина, как подходящее место для изучения сценического искусства. В день рождения, когда мне исполнился двадцать один год, папа подарил мне пятьсот долларов. (При этом Дик заметил: «Приятный прецедент состоялся!») Я решил, пребывая в довольно отчаянном настроении, что если хочу стать драматургом, то мне следует с этими деньгами направиться в Чарльстон, чтобы пройти там соответствующую практику в театре.
ГЛАВА 12
КТО Я — ЧТО ЕСТЬ БОГ?
ВЕСЬ МИР — ТЕАТР, — говорит Жак в пьесе «Как вам
