нашей опекой, не дергайся теперь.
В общем, оставалось только надеяться на то, что если за дело взялся Герилович, который, как я понял, тоже теперь работал на Службу Активных Мероприятий — как минимум в качестве сессионного музыканта, то возмездие для негодяев будет скорым и болезненным. Благо, одергивать его некому: Волков оборотней готов зубами рвать.
Степанов остановился немного недоезжая до гостиницы "Минск", во дворах.
— Для меня честь работать с вами, Герман Викторович, — сказал он. — И деретесь вы дай Бог каждому!
— Молодцом! — хлопнул его по плечу я. — Ты тоже — молодцом. И Постолаки. Нормально всё сделали, задачу выполнили, все живы. Мы все — молодцом.
— Ага! — засиял улыбкой он.
У меня тоже настроение поднялось — я почувствовал в роли Уилла Смита, который в роли Хэнкока. "Молодцом!" — ну надо же, какие слова порой в голову приходят! Портье на входе странно глянул на меня, но я на это внимания не обратил, насвистывая что-то несерьезное и в десятый раз нажимая на кнопку лифта.
Снимать отсыревшую куртку и развязывать ботинки я начал уже в кабине лифта, так что по коридору своего этажа шлепал совершенно расхристанный, с верхней одеждой в одной руке, и рюкзаком — в другой. И каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что дверь моего номера слегка приоткрыта!
Будучи всерьез на нервах, я тут же опустил на пол вещи, и, по примеру Степанова, намотав на кулак шарф, медленно открыл дверь и шагнул внутрь. Храбрость это глупость? Плевать!
— И-и-и-! Гера-а-а-а! — Тася буквально прыгнула мне на шею, обвив ногами мою талию и запустив пальцы в мои волосы.
Я на минуту задохнулся от ее запаха, поцелуев, ощущения горячего, ладного тела… Черт меня побери, мы не виделись всего-то дня четыре, а соскучился я до ужаса! Это просто сумасшествие какое-то. Или наоборот — любить одну женщину есть признак наибольшей адекватности?
— Чего смеешься? — она на секунду оторвалась от меня и склонила голову, глядя своими зелеными глазищами.
— Рад тебя видеть, — я дунул ей в лицо и снова притянул к себе.
И едва не забыл снаружи, в коридоре, рюкзак и куртку. Да и черт бы с ними, но запись беседы с Постолаки! В общем, пришлось оторваться от Таисии, забрать свои вещи, закрыть дверь на замок ну и потом уже…
* * *
Поезд Москва-Минск у Таси был не так чтобы рано, потому мы даже успели поспать часа четыре, освежиться в душе, позавтракать в гостиничном ресторане и добраться до Белорусского вокзала. Портье в фойе "Минска" провожал нас всё теми же странными взглядами, но мне, если честно, было наплевать. Пустил же он как-то Таисию в мой номер? Вот пусть и дальше пучит свои бычьи бельмища и завидует молча.
Прощались на перроне долго, проводник проявлял понимание и не поторапливал.
— Ну всё, не задерживайся тут, в этой своей Москве! Так и знай Гера — я там одна и очень жду! — послала мне воздушный поцелуй уже из тамбура моя ненаглядная.
— Пара дней — и приеду! — пообещал я, всей душой надеясь что никакие столичные перипетии не помешают мне выбраться домой, в Беларусь.
А Минск там, или Дубровица — это уже дело десятое. Как там пели опальные рокеры? "Каб любіць Беларусь, нашу мілую маму, трэба у розных краях пабываць…" Я чувствовал, что наелся и южной экзотики, и столичной суеты по самое горло и соскучился по родным болотам, бульбе, гэканью и добродушному пофигизму земляков.
Но — расслабляться было рано: Москва не отпускала. Предстоял семинар с будущими журналистами — студентами МГУ, и оформленное журналистское расследование в "Комсомолку"… И я понятия не имел, как провернуть всё это! В голове было совершенно пусто, я понятия не имел что говорить и как писать. Больше всего на свете мне хотелось сорваться на автобусе, самолете, следующем поезде — прочь отсюда.
Можно вывезти человека из провинции, но провинцию из человека — никогда? Это точно — про меня. Я спустился в подземку, с тревогой посматривая на часы — до семинара оставалось минут сорок. Однако, пользуясь Московским имени Ленина метрополитеном, я рассчитывал добраться до Александровского сада в срок. То есть — до Калинина, конечно… Вот ведь зараза — белозоровская память порой так чудесно выручающая меня в трудных ситуациях вовсе не спешила переводить местные советские названия в привычную мне систему координат! А он ведь жил тут, в Москве, несколько месяцев!
Хотя, зная того, настоящего Белозора я вполне мог предположить что всамделишный Гера жил не в Москве а в архивах и спецхранах, выбираясь из-под груд пожелтевшей бумаги только для того, чтобы не умереть от голода и справить естественную надобность. Дай ему волю, он и спал бы там, сдвинув стулья — но наверняка архивные работники вытягивали его из фондов за руки и за ноги, едва только у них кончался рабочий день…
В общем — по советской Москве из Германа гид был никудышний. Впрочем, по Москве 21 века из меня гид был еще худший — я проводил время в основном или в офисе, или — в крохотной квартире-студии в Кузьминках, или там же — в парке, совершая многокилометровые забеги и надеясь прогнать из организма тоску и тревожность. Ну и в тренажерке, тоже — благо она в одном здании с офисом располагалась…
Вспоминая о прошлом и будущем, я добрался к зданию факультета журналистики МГУ вовремя, умудрившись не вляпаться ни в какое приключение. Наверное, их лимит был исчерпан — по крайней мере, я на это надеялся.
Церемонно раскланявшись с памятником Ломоносова я в нерешительности остановился перед "вторым домом Пашкова", он же — Аудиторный корпус, он же — главная кузница кадров для советской прессы. Хотелось полюбоваться и порассуждать на тему настоящего, исконного классицизма и побрюзжать по поводу сталинского ампира, но время поджимало, и потому я устремился вперед — на штурм факультета журналистики.
Ваксберг ждал меня в холле:
— Ну что же вы, пойдемте, пойдемте! Я уж было подумал… Ай, не важно. Хорошо, что вы здесь.
— Опоздал?
— Нет, нет… Но вы ведь не король, верно? Потому могли бы и…
— Невесту провожал, на вокзал.
— Ах, невесту! Ну, молодцом!
Опять это! Вот откуда это берется? Почему так бывает что разные люди в один короткий промежуток времени вдруг начинают говорить одними и теми же фразами — не договариваясь… Инфополе шалит?
Мы вошли в аудиторию, и Ваксберг, который явно тут был уже за своего, за руку поздоровался с пожилым, бодрым преподавателем:
— Владислав Антонович,
