дети не дрались, отвлекать игрушками (и сам играть, у него аж глаза загорелись от восторга), бегать по Лушиным поручениям, приносить из кухни теплое молоко, а заодно исполнять и мои мелкие поручения.
Я понимала, что веду себя не так, как принято в дворянской семье. Но все равно не могла удержаться: обнимала Лизоньку при любом удобном случае, целовала в щечки, зарумянившиеся на свежем воздухе, сама расчесывала ее светлые, мягкие, чуть вьющиеся волосы, сама укладывала спать…
Дорвалась, короче говоря, бабка до младенца. А если услышу ворчание, той же Павловны, — скажу, что так и при царском дворе детей воспитывают. Кто-то будет дальше спорить?
Но вместе с блаженством от долгожданного материнства пришла неусыпная тревога. Лизу надо кормить, содержать в нормальном доме, потом учить. Последнее нынче стоит очень-очень дорого, не меньше чем шестьсот рублей в год в пансионе средней руки. А в самом лучшем — всю тысячу надо заплатить!
Мне надо срочно поправлять свои денежные дела. Приводить в порядок дом, а лучше строить новый. И думать, чем я буду лечить ребенка, если он, не дай бог, заболеет.
На все нужны средства. Которые предстоит заработать. Впрочем, я углубилась в память Эммочки и вспомнила, что девиц берут в пансионы с возраста в десять-одиннадцать лет, так что время собрать капитал у меня пока что есть. Ну, а насчет здоровья, то я уже понимала, лучшее лечение в данную эпоху — профилактика. Увы, ни антибиотиков, ни рентгена с УЗИ, ни прочих надежный терапий и диагностик не купишь ни за медяки, ни за золото.
Может, самой чего-то разработать? Первым делом зеленку, например. Синтезировать антибиотик из плесени очень непросто, а вот раздобыть каменную смолу и устроить простейшую химическую лабораторию в свободной комнате — возможно. Собственно, Алексейка уже поехал в уездный город со списком и деньгами из Селифанова выкупа. Оборудование и кое-какие инструменты у меня скоро появятся.
От этих размышлений меня отвлек вопрос Луши:
— Эмма Марковна, про дом-то московский, дядин, вы помните? Про него еще и свекор как-то обмолвился, когда вы ходили о пенсионе хлопотать.
Я кивнула — помню. А потом действительно стала вспоминать. У бедной Эммочки в голове образовалось что-то вроде «битых файлов» — что-то такое было, надо покопаться и восстановить.
Ага, вот в чем дело. Первые недели знакомства с Михаилом Штормом, наш медовый месяц. Лютая зима, трескучие морозы, но надежный теплый возок, верный кучер и замечательный слуга Федот, способный найти еду, овес и свежую лошадь даже в селе, в котором сперва побывали французские мародеры, а потом — наши казаки.
Мы ведь и в Москву завернули тогда проведать дальнего родственника, Мишиного дядюшку в Мясницкой части, пострадавшей от Великого московского пожара меньше, чем иные уголки несчастного города. В двухэтажном особняке квартировалось какое-то вменяемое подразделение, и офицер-француз своевременно приказал разломать все окрестные заборы и флигельки, создав небольшой остров спасения в море огня. Дядюшка, а еще точнее, двоюродный дедушка, супруг тетушки со стороны мужа ее маменьки, короче, седьмая вода на киселе. Я даже имя с трудом вспомнила — Ардальон Семенович. Так вот он не хотел общаться с оккупантами, просидел дни и ночи в каморке на чердаке, отговорившись сугубо старческой хворостью, что, в общем-то, было правдой. Управляющий нашел с неприятелем общий язык, указывал, где спать, показал, как топить русские печи, поэтому уходящие французы ничего не поломали и почти ничего не утащили. Мы заглянули к дядюшке ненадолго, конечно же, все комнаты были заняты — кого пустил по-родственному, кого — за деньги. Я даже запомнила, как нос забился гарью и я прочихалась лишь за Тверью.
— Вспомни-ка, Луша, что свекор про тот дом говорил? — спросила я. Поеду в Москву, может, получится погостить у родни, вместо того чтобы по постоялым дворам клопов кормить.
Луша наморщила лоб и инстинктивно подхватила под круглое пузо щекастого Степку. Девчонка насмотрелась, как я в любой возможный момент тискаю Лизу, и сама не заметила, как стала также тетешкать своего малыша.
Малыш, солидный, спокойный и неторопливый, очень удивился. Но явно был не против маминых нежностей. И ко мне на ручки шел охотно, и к Павловне. Хороший товарищ для моей девочки.
— Так, барыня, много чего говорили, — выдала наконец кормилица-нянька. — Баре мечтали, помнится, что дядюшка вспомянет о том, что муж ваш внучатый ему племянник, возьмет да и отпишет кусок. Состояние, дескать, у него по слухам-то огромное и все больше в билетах. И дом на Москве.
Битый файл сверкнул в голове и выдал картинку: свекровь сидит у окна, накинув на плечи старенькую драдедамовую шаль, смотрит, как по улице мимо дома едут сани кого-то богатого господина, и вздыхает:
— Вот бы Мишелю нашему наследство… стала бы ты, Эммочка, женой богатого помещика, в лучших бы салонах… Столько деньжищ у дяденьки, в три века не прожить…
Увы. Насколько я поняла, наследство могло обломиться именно Михаилу Шторму, если дяденька смилостивится. Но поручик Шторм погиб, так и не дождавшись благодеяния. Надежды на чужое состояние сгинули вместе с ним.
А кроме того, были они, те надежды? Когда мы проезжали Москву, дяденька этот был похож на моль, которую съела другая моль. Дом его был неухожен, обшарпан. Сам он ел не пойми что, гостей потчевал и того хуже. Мда… нет, точно. И вспоминать больше нечего.
Когда-нибудь помечтаю о несостоявшихся богатствах. Если совсем делать нечего будет. Пока же надо продолжить дела.
Я уже поняла, что некоторые работы имеют строгую сезонность. Например, порубка и вывоз леса — зимой, по твердому, замерзшему пути. Но в лесу, вернее на болоте, есть и другие ресурсы — обычный торф, добавлять в брикеты. Нынешняя осень выдалась сухой, поэтому я время от времени отправляла телеги с экипажем из пары мужиков нарезать торфа.
Что такое? Почему сегодня вернулись так рано?
— Барыня, беда! — голосил издали возница.
— Что такое? — повторила я, подавив вздох. Не было печали…
— Беда бедовая, беда злодейская, — крикнул подбежавший мужик.
Видно, он поделился новостью с односельчанами, потому что издали я услышала то ли ругань, то ли вой.
Глава 29
— Так что же такое приключилось? — спросила я максимально спокойным тоном, делая вид, будто не поддалась общей панике.
— Висельник, барыня! Человек удавился, — сообщил возница, а я наконец-то вспомнила его имя — Василий.
— Кто? — уточнила я,
