Пальцами накрывает грудь, и стискивает зубы, пока осматривает на предмет образований.
— Все нормально резко убирает словное прожженные огнем ладони и отходит к столу. — Одевайся
— Извращенец, — шипит она, натягивая одежду и Айаал с ней не спорит. — могу идти?
— Сейчас я тебя провожу.
Они приближаются к стального цвета двери, открывают ее и тут же натыкаются глазами на вооруженного охранника всего в мыле. Он то ли откуда-то бежал. То ли с кем-то дрался.
— В чем дело, — прячет Айаал девушку за спиной и накрывает рукой собственную кобуру с пистолетом. В таком месте находиться без оружия самоубийство
Ему становится боязно, что Ломоносов вернулся раньше времени. Но охранник быстро кивает на лестницу в подвал.
— Спуститесь! В доме посторонние.
Романова сзади тут же дергается и Айаал затылком чувствует, как она сдерживает улыбку. Но трудно поверить, что в эту крепость есть хоть шанс пробраться и остаться живым.
Он закрывает дверь перед охранником и тут же слышит за ней выстрел.
Сердце ухает вниз. А еще чертовка тычит чем-то острым в спину.
— И на что ты рассчитываешь? — хмыкает он, в одно движении разворачивается и сжимает Романовой шею, другой рукой выбивает лезвие. Но поздно. В затылок уже утыкается ствол.
— Пойдем-те доктор. Вы будете нашей гарантией свободы, — слышит Айаал голос-рычание и смотрит в счастливые глаза Романовой. Такими на него она не посмотрит никогда. Потому что они по разные стороны баррикад. И ведя пробравшегося в дом крупного солдата, он невольно злорадствует, когда слышит объяснение насчет гомика, который несколько дней жил в доме.
— За него Черкашин внес оплату. Макар когда-то с Ломоносовым вел дела.
— Почему только за него? – сквозь слезы, обиженно спрашивает Романова.
— Паша попросил позвонить Василисе, жене Черкашина, я так понимаю. Так что успокойся, твой парень давно в безопасности.
Глава 33.
*** Анжелика ***
Как легко забыть об опасности в руках настоящего, сексуального мужчины. Как легко потеряться в его объятиях, особенно когда кончики пальцев одной рукой он то и дело ласкает кожу плеча. Нежно, мягко, словно я божество, а не женщина.
Я бы забылась, понеслась на крыльях удовольствия в сплошной экстаз, если бы не беспокойство о сестре.
— Как мы выберемся отсюда? — спрашиваю, пока рукой поглаживаю мускулистую грудь, подцепляю светлый волосок и дергаю.
Илий даже не шевелится, но на заднице я тут же чувствую широкую ладонь. Илий мнет мне ягодичную плоть, пробирается между булочек.
— Говорят есть женщины, что доверяют своим мужикам. Давай притворимся, что ты именно такая, — подтягивает он меня на себя. Губами обжигает кожу шеи.
— Я доверяю, — прикрываю я глаза от удовольствия и чувствую, как бархатная головка упирается мне между ног. Как медленно скользит по влажным складкам, растирает смазку, что ужасно непристойно стекает по бедру. Как настойчиво и нагло просится внутрь. – Мне просто стало интересно.
— Сейчас тебе должно быть интересно только, как глубоко я должен быть в тебе, — шепот обжигает мне ухо, а в следующий миг Илий просто поднимает меня над собой, обхватывает руками мою грудь и приказывает: — Двигайся.
С этим он делает резкое движение бедрами вверх и в меня толкается кажется, что огромная, раскаленная кочерга, настолько мощным было вторжение.
Дыхание перехватывает, и я снова зажмуриваюсь от счастья, словно удушающая духота закончилась и в лицо брызнул летний дождь.
Но я помню приказ, отданный немного хриплым, бархатным голосом и не могу его нарушить. Да и не хочу.
Мозг просто плывет от жара, что пышет от этого мужчины. От силы чувства, что он меня заражает как самым прекрасным вирусом.
Опираюсь на мощную, грудную клетку ладонями, зажимаю губу и начинаю медленное, протяжное движение вверх, чувствую каждую выступающую вену, крупную головку и снова сажусь.
Резко, глубоко. Хочу издать стон, но в приоткрытые губы мне пробираются пару пальцев. И меня накрывает волной нового экстаза.
Я снова двигаюсь вверх, ощущаю кайфовое схождение плоти о плоть и снова сажусь резко.
Но такая медлительность не устраивает Илия и он резко переворачивает меня на спину. В пару действий задирает ноги за голову и поднимается надо мной, продолжая держать член в тепле моего влагалища.
И в темноте моей спальни он кажется нереально огромным. Просто зверьем, которое готово меня сожрать. Но я-то прекрасно знаю, что мне это доставит только удовольствие. Яркое, как первый секс с ним. Невообразимо острое, как страх, что все может закончится.
Каждый его толчок, каждое резкий удар конца о матку, каждый шлепок по груди. Все это приносит столько радости и восторга, словно я никогда в жизни не улыбалась. Словно весь мир исчез и остались мы двое.
И я уже не могу сдерживать рвущиеся наружу стоны, пока он продолжает рвать на части меня и мою душу. Так остро, что остается только делать рванные глотки воздуха, находится на самом краю скалы. Пока Илий продолжает ускоряться, продолжает бить меня своим инструментом в самое нутро, в самую женскую суть, подталкивать к извечному полету в пропасть нирваны. Той нирваны, что я достигаю только под его грубым натиском.
И я кричу ему в ладонь, пока меня бьет током кайф, пока тело, заполненное до отказа мужской силой, содрогается в непрекращающемся экстазе, пока внутри меня не заполняется все обжигающей лавой.
— Хочу сделать тебя беременной, — вдруг хрипит он мне в лицо, отнимает руку и заменяет ее пересохшими от рыков губами. Не целует, насилует рот, доказывает власть, наполняет новой силой, для ночных, сексуальных подвигов.
— Предлагаю для начала остаться в живых, — счастливо улыбаюсь, когда он раскручивает меня из положения «рогалик» и укрывает одеялом.
— Здесь тебе нечего волноваться. Спи.
И мне действительно стало спокойнее, даже когда следующей ночью он пробрался ко мне в спальню и сказал, что мы выдвигаемся.
А затем был потайной коридор о, котором я никогда даже не знала, потом был забег по лесу, вертолет.
И вот я сижу в доме его отца напротив его матери и жду, когда Илий спасет мою сестру.
Дом находился где-то далеко за городом и напоминал скорее крепость. Но от вида из окна захватывало дух. Озеро, горы. Картинка-утопия где далеко от пыльной цивилизации.
Правда все настроение сбивал взгляд матери. На вид очень строгой воспитательницы детского сада. А про отца и говорить не хотелось. Таким же был Тамерлан во времена работы убийцей.
Стальной взгляд пугал до дрожащих коленок, а тонкая линия сжатых губ ясно говорила, что мне здесь не рады. И даже приход сестры, с которой мы уединились в ее спальне за разговором о случившимся, о ее Паше, о враче, что спустили, как пленники в подвал, не снял внутреннего напряжения.