Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
Олег с матерью уехали из города так быстро, как только смогли. Их дом, хоть и со всеми удобствами, долго никто не хотел покупать, все испуганно косились на мать, шептались, что дом это «проклятый» – в маленьком городишке ничего утаить невозможно. Наконец его купили, польстившись на невероятно низкую цену, какие-то заезжие люди, а мать с Олегом держали путь в Москву, где жила какая-то загадочная, по-столичному недосягаемая тетя Надя, которую Олег никогда не видел.
Но тетя Надя, мамина сестра, оказалась замечательной теткой. Она приняла их очень хорошо, словно давно ждала. «Ну вот и наши приехали, – хлопотала женщина, – а у меня уже и пирог в духовке, и карп на сковороде зарумянился, и бульон вышел славный!..» Мальчик раньше не очень часто едал «бульоны», а ежели и пробовал, то все равно дома не принято было так говорить. Не бульон, а суп курячий. Хозяйка же продолжала приветливо суетиться: «А Олежек-то какой большой да какой крепкий вырос, весь… в мать, весь в мать!»
Муж ее, Петр Васильевич, тоже тепло отнесся к гостям. Или просто Олегу так казалось, потому что он успел привыкнуть к косым взглядам, шипенью за спиной, к брезгливости и враждебности окружающего мира? Во всяком случае, московские родственники не задавали вопросов, а Олег, хотя, разумеется, никогда не слышал слов гениального поэта о том, что дом находится там, где тебя ни о чем не спрашивают, все равно ценил эту деликатную особенность тети Нади.
Их поселили в большой светлой комнате, тетя ходила на цыпочках, все допытывалась, не надо ли им что-нибудь, покойно ли они себя чувствуют. Она была очень полная, белотелая и красивая. Да, в ней таилась кустодиевская красота, а мальчик, надо заметить, уже одолжил однажды у школьного приятеля журнал «Художник», где «Русская Венера» предстала перед ним во всей красе и долго потом снилась взрослеющему мальчишке.
Олегу, что и говорить, понравились пухлые, ласковые руки тети Нади, румяные ее щеки и тихий смех. Она не работала, занималась тем, что готовила вкусную, пышную еду, ходила по магазинам, смотрела телевизор. Между прочим, тоже с каким-то особым домашним обаянием, и «обеспечивала уют», по выражению ее мужа. Он был почти такой же толстый и очень веселый, но дома появлялся редко – «работал автосервисом», с почтительных тетушкиных слов. А детей у них, как в сказке говорится, не было.
Мать тоже чувствовала благодарность за теплую встречу, за ласку и приют, но забыть ничего не могла. По ночам не спала или впадала в бред, скрежетала зубами, кричала истошно… Через два месяца она умерла – зачем-то затеяла субботним утром стирку, может, чтобы почувствовать себя полезной, чтобы помочь в хозяйстве, чтобы просто, в конце концов, что-нибудь да сделать, и, подняв таз с бельишком, вдруг рванула на груди новый красивый халат, захрипела и стала валиться на бок. Олег в это время высекал изо льда искры на катке со своими новыми одноклассниками. Он ведь с малых лет катался отчаянно. А в школе его, к слову сказать, приняли хорошо.
И в тот день он был как-то глупо счастлив, забыв о своих бедах и огорчениях, радовался морозному воздуху и быстрому движению по хорошо залитому льду.
Когда он вечером пришел домой, усталый и голодный, все уже кончилось. Замеревший от горя и ужаса, Олег не мог не думать о том, что он будет делать дальше, представляя себе детский дом, которым мать пугала его с пяти лет, когда он не слушался. Но тетя Надя, обняв мальчика и поливая слезами его макушку, сказала, что они с мужем решили оставить его у себя. Петр Васильевич стоял рядом, покашливал, и глаза у него подозрительно блестели.
С этого момента жизнь Олега чудесным образом изменилась, словно вместе с матерью ушли из нее воспоминания. Он не думал, что сможет когда-нибудь привыкнуть к тете Наде и дяде Пете, к их светлому дому, где на стенах висели картины, а полы были покрыты мягкими коврами, не думал, что привыкнет к обильным и вкусным обедам, к воскресным прогулкам, когда они на машине выезжали в театр, или на выставку, или за город, если позволяла погода. Но он привык, возможно, потому, что тетя Надя – родная мамина сестра и очень на нее похожа? По матери Олег первое время часто тосковал, плакал ночами в подушку, вспоминая ее жесткие ладони и те песни, которые она пела ему в детстве – про коричневую пуговку и про храброго барабанщика. Отца же не вспоминал больше никогда и внутренне не подготовился к тому, что через много лет боль от того удара неминуемо дойдет до него.
Мать перед смертью сменила фамилию на свою, девичью, и Олег получил в наследство маркировку из ее поколенной росписи – ее фамилию. Может быть, и потому тоже все, связанное с отцом, он забыл так скоро, так решительно? Он просто не воспринимал той, ведущей в непроглядное прошлое фамилии, а она нет-нет да и проскальзывала то в скандальных, приятно щекочущих нервы обывателя документальных фильмах, то в дурацких альманахах, то, подобно мертвому осеннему листу, срывалась у кого-нибудь с языка, словно бы с ветки заколдованного родового дерева. Но Олег предпочитал сжигать листья. И не нашлось никого, кто бы предупредил его, что это будет помогать лишь до поры…
Закончив школу, он поступил в университет. Его приемные родители построили ему квартиру. Там никогда не было матери, эти стены не помнили ее голоса, взгляда, ее страдания, и Олег совсем забыл о том, что так потрясло его душу много лет назад.
Первый сигнал тревоги относился именно к этому времени. Он выпил на вечеринке… Крепко выпил, хотя пить не любил. И целуясь с какой-то барышней, укусил ее за губу. Пошла кровь, девушка подняла крик. Олега увела Жанна. Чудом удалось избежать скандала. Окровавленного, испуганного, пьяного, Жанна привела его домой и заставила встать под душ, заварила зеленый чай, погладила по голове… И он неожиданно рассказал ей – про отца. И словно бы от этих хмельных откровений, потревоженные им злые тени полезли изо всех щелей подсознания, все равно как если бы он развел костер в темной пещере.
С этого момента начались мучения. Словно на спиритическом сеансе, Олег вызывал духов прошлого, он перелопатил газеты и книги, где чужие люди говорили об отце (в тоне этих статей неизменно чувствовалась сладкая дрожь отвращения, как при виде опасной, но убитой гадюки), он пытался понять – почему? Что было в этом тихом человеке, что толкало его на зверские, бессмысленные убийства? Внешне это никак не сказывалось, значит, сидело внутри, значит, могло прятаться и в нем, Олеге…
Он напряженно рассматривал себя в зеркале, ища не столько сходства, сколько различия. Но напрасно. Сложением он пошел в отца – невысокий, субтильный, и густые русые волосы его же, и безвольный подбородок, пытаясь скрыть его, Олег отпустил было бородку, да потом сбрил. А глаза матери, серые глаза в обрамлении черных ресниц врастопырочку, и нос с горбинкой ее же. Олег прикасался пальцами к лицу и сразу же отдергивал руку – у отца была такая же кисть с длинными пальцами, плоскими ногтями. И при мыслях о руках убийцы Олег начинал стонать сквозь зубы, мерить шагами комнату и хрустеть зубами.
Он похудел и почернел, все чаще стал замыкаться в себе. Друзья заметили это. Димка предположил, что Олег поражен «безответным чувством», посыпались приколы, предположения относительно кандидатуры жестокосердной избранницы, потом шуточки затихли. Тем более что Олег на них не реагировал. И Жанна тоже не смеялась.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
