Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
– Так то – статьи, – усмехаюсь. – У меня проза «встала». Понимаете? А разницы между рекламой и литературной критикой я особой – не вижу. Профессия и профессия. Ремесло…
Кивает.
Молчим.
Наконец решаюсь.
– Дядя Семен, – спрашиваю, – отец когда-то говорил, что вы – очень талантливый композитор. Гением называл. Вы-то – пишете?
Он крякнул.
Потом вздохнул.
Потом встал и, приволакивая ногу, вышел из кухни.
Вернулся минут через пять с пыльной бутылкой конька, молча разлил по вынутым из встроенного шкафчика рюмкам.
Выпили.
– А меня, – говорит, – Дим, – сломали. В семьдесят пятом арестовали за антисоветчину. Отец твой, кстати, молодец: бегал, какие-то бумаги подписывал…
И – опять замолчал.
– И что? – спрашиваю.
– А – ничего, – жмет плечами. – Промурыжили пару месяцев, да и отпустили с миром. Ну, – проработали, конечно, из Союза Композиторов исключили. Но это – мелочи. Такие мелочи, Дима…
– Почему? – спрашиваю.
– Почему отпустили? – усмехается. – А я им был – не опасен. Там же умные люди сидели, все понимающие. Психологи, мать их так. Зачем им было со мной мараться? Вот и отпустили. С тех пор и не пишу. Хоть, извини за патетику, иногда и навещают призраки ненаписанной музыки. Как кто-то великий говорил: тени убитых песен. Кто – убей, не помню. Может, и сам придумал. От нечего делать. Дежавю. Приблазнилось. Кончился во мне композитор, Дима. Слава богу, хоть педагог остался. Так что – не переживай. Правильно Саша тебя ко мне направил…
Сидим, молчим оба.
Потом он крякает и разливает по второй.
– Ну, – говорит. – Что по дочке-то решать думаешь?
Молчу.
Потом вздыхаю.
– Может, – выдыхаю неуверенно, – пусть сама решает?
Он смеется.
Зло и иронично.
Я даже и не знал, что он так умеет.
– Ты же, – говорит, – и сам прекрасно понимаешь, что эти твои слова – просто уход от ответственности. Что она там нарешать-то может, в тринадцать-то лет, да с башкой, забитой подростковой дурью и похвалами этой жадной сучки. Педагог, тоже мне. Фонограмму она, видишь ли, понесет…
– А я, – фыркаю, – какое право имею за нее решать?
– Ты, – смотрит на меня строго, – отец. На тебе и ответственность.
– Угу, – говорю, – отец. Вы же знаете, меня мама одна воспитывала. И вот она-то как раз, Царствие ей Небесное, все за меня решать и пыталась. Ей почему-то ученый во мне виделся. Врач или, на худой конец, – физик. Чтоб обязательно – в белом халате. А я ночами под одеялом стихи писал…
– Ну и что? – смотрит на меня, кривя нижнюю губу. – А сейчас-то что ж не пишешь? Бизнес, реклама. Шмотки вон на тебе какие дорогие. Часы за полсотни штук баксов, как минимум. Научился разбираться на старости-то лет, уча этих дураков безголосых. Они только о таких и мечтают, как купят – обязательно похвастают. Ноздри кокаином насквозь забиты. Думаешь, я не понимаю, отчего ты соплями шмыгаешь? Столько-то лет с эстрадниками проработав? Может быть, мама и права была, а, мальчик?
Молчу.
Сглатываю.
– И сейчас, – говорю, – пишу, дядя Семен. Просто…
И – замолкаю.
…Он останавливается.
Замирает.
Будто его подстрелили на взлете.
Потом неожиданно вынимает у меня из подрагивающих пальцев недокуренную сигарету и глубоко затягивается.
– Вот, значит как, Дим, – шепчет.
– Вот так, дядя Семен, – вздыхаю.
Он обхватывает голову руками, запуская в свою всклокоченную львиную гриву тонкие, сильные, породистые пальцы по-настоящему большого музыканта, так некстати испещренные старческими пигментными пятнами.
– И что мне теперь с вами, с идиотами, делать? – стонет.
– Не знаю, – чуть не плачу, – дядя Семен. Вообще ничего не знаю…
Он встает и подходит к кухонному окну.
Стоит, всматривается в ночь.
Барабанит по стеклу ногтями.
– Вот и я не знаю, – говорит.
Даже – не мне.
Скорее всего, – самому себе.
– И, наверное, никто не знает…
Молчу.
Мне ему нечего сказать.
Ну – совершенно нечего…
Если только – когда-нибудь потом.
Не сейчас…
И еще о футболе и об эпохе. 1982
…Я, в принципе, довольно рано понял, как это плохо, – брать то, что тебе заведомо не принадлежит.
Попросту говоря – чужое.
Не свое.
И это – далеко не только чужого имущества касается, что вообще, по-моему, – запредел.
Но и вообще, по жизни.
Достаточно было поступить в МАДИ, ага.
Ведь прекрасно соображал, что поступал туда вовсе не потому, что хотел в этом, – не самом, кстати, плохом, – месте учиться.
Прекрасно.
Просто – так было нужно.
Да и в армию идти служить что-то не очень-то и хотелось.
Нет, поймите меня правильно, – я не имел и не имею ничего против Московского ордена Ленина Автомобильно-дорожного Института им. Серго Орджоникидзе и, тем более, его инженерно-экономического факультета.
Ну – совершенно ничего.
Более того, мне в этих стенах иногда бывало совсем даже неплохо.
Чисто по-человечески.
У меня и на моем потоке, и на других факультетах и курсах довольно быстро завелись друзья.
И, разумеется, – подруги.
Одну из них, Светку, – так до сих пор с улыбкой вспоминаю.
Она замечательно смеялась.
Никто так больше не умел.
Просто мне было там – чудовищно неинтересно.
Ну, не хотелось мне ничего знать ни про экономику автомобильного транспорта, ни, тем более, про экономику дорожного строительства.
Где – я, и где – она, эта самая экономика.
И даже перспектива перевестись со временем сначала на международку, а потом и распределиться в сверхпрестижное по тем, советским временам, «Совтрансавто», – меня почему-то совершенно не грела.
Я тупо занимал чужое место, лишая будущего и себя, и этого несчастного парня или девчонку.
Которые на это самое место из-за меня не поступили.
И для которых учиться данному ремеслу было бы подлинным человеческим счастьем и, возможно, призванием всей его или ее непридуманной жизни.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
