Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 37
Директор вскочил со стула и уставился на своего собеседника, как голодный волк, учуявший запах раненого оленя.
«Вот, где Сомелье держит девушек». А «район толстых кошельков» — совсем не то место…
Просто Люк почему-то хотел, чтобы директор познакомился с его отцом.
— Где именно находится этот магазин, мистер Рорк?
— Знаете, где дом Ребекки?
— Да.
— Видели узкую каменистую тропу, которая ведет на луга? Она слева от дома, где-то в ста метрах.
— Да. Видел.
— Так вот, минуйте эту тропу, впереди слева увидите заброшенный двухэтажный дом из красного кирпича. Прямо за этим домом магазин.
— Спасибо.
Директор уже собрался уходить, но мистер Рорк схватил его за руку.
— Постойте. Был уговор. Вы сказали, что скажете мне, где и когда видели Миа.
— Я бы вам сейчас посоветовал отправиться прямиком в полицию на опознание человека под именем Эрих Бэль. Запомнили, мистер Рорк? Эрих Бэль.
— Кто это и какое отношение он имеет к Миа?
— Слушайте меня сейчас внимательно. Эрих Бэль имеет прямое отношение к вашему пропавшему сыну. Сделайте, как я вам говорю. У меня мало времени, мне нужно идти. Эрих Бэль, мистер Рорк. Скажите в участке, что хотите опознать Эриха Бэля…
Мужчина смотрел на него в недоумении. Он еще не понял, что происходит и зачем ему нужно кого-то опознавать.
Пианист ослабил захват, и директор медленно убрал свою руку, а затем молча покинул комнату. Мистер Рорк не знал, что Эрих Бэль — это его сын. Точнее, десятидневный холодный труп его сына.
Директор тем временем прошел через зал кафе — все места у барной стойки были уже заняты, а за инструментом сидел другой пианист. Тот самый сменщик мистера Рорка — светловолосый молодой человек тридцати лет. В белой наглаженной рубашке и синих брюках.
Охранник, как и предполагал директор, больше не спал. Непонятно, кто или что его разбудило, выдернуло из мягкой постели и забросило прямиком на этот пропускной пункт. Одно было известно точно, мужчина сидел на своем рабочем месте с довольно грустным видом и следил через стекло, чтобы входившие на территорию предъявляли пропуск, а выходившие — катились с миром.
Директор прошел через КПП спокойно, как ни в чем не бывало. Словно делал так уже тысячу раз. Охранник прищурил глаза, пытаясь вспомнить, где он мог видеть эту сутулую фигуру в пальто. Вроде бы совсем недавно…
Пока толстяк вспоминал, директор уже дошел до набережной пляжа, остановил проезжающее мимо такси и дал указание, куда ехать.
Оставалось чуть меньше двадцати пяти часов. И этого должно было хватить. Директор нашел наконец это кафе, которому не суждено было появиться на месте старого заброшенного магазина.
«Я перестрою магазин под кафе…» — не стоило воспринимать эти строки буквально. Это были всего лишь чьи-то фантазии. Никто ничего не перестроил. Никто не сделал в глубине кафе бар, не нанял троих музыкантов и не поставил в конце зала пианино. Не было в этом несбывшемся кафе и обоев в цветочек, не было ни люстр, ни гардин. Только пыль, грязь и мусор…
* * *
— Я перестрою магазин под кафе…
— Ты имеешь в виду «Белые орхидеи» старика Парсона? — поинтересовался у брата Миа, когда они отправились на карьер без разрешения матери.
Мать умерла чуть меньше месяца назад. Миа выплакал все слезы, которые у него были, а Люк не выплакал ничего.
Он с сухими глазами мыл мертвую мать, с сухими глазами опускал в яму гроб и с сухими глазами проходил потом мимо кухни, где на стуле висел ее домашний фартук, а на столе стояла ее белая чашка в горошек.
Люк почему-то не плакал, хотя ему было больно. Какая-то странная тупая боль, окутанная холодом.
— Да. Именно его. Я тут на днях начал читать Ремарка, и мне пришла в голову мысль открыть кафе прямо на нашей улице.
— Нет, это дурная затея, Люк. Он тебе не отдаст свой магазин ни за какие деньги. Это же конченый скряга. Сам знаешь, что уже приходили к нему раньше залетные «банкноты». К тому же на нашей улице глухо. У людей денег нет на кафе…
— Найдут люди деньги. У них денег нет на то, что им не нужно. Я предложу людям то, на что они обязательно найдут деньги. Это будет лучшее кафе во всем городе. А Парсону я отдам нашу землю у дома. Пусть забирает. Нам она не нужна.
— Эх, Люк! А ты меня называешь фантазером. Не возьмет он нашу землю… Кстати, отец сказал, что может забрать нас к себе в центр… Ну, жить постоянно у него.
— Пусть забирает тебя. Я остаюсь здесь. У меня не было отца восемнадцать лет, и теперь он нужен мне, как гитара скончавшемуся гитаристу. Забрать он может в центр. А как же… Променять родное болото на чужое. Интересно, где грязь лучше? И не пересказывай мне больше, что он там треплет. У него очень длинный язык на то, что касается всяких там переездов и трогательных слезливых речей. Ты спроси у него, где были его слезы, когда мать смотрела в мои глаза, а ненавидела в это время его. А я не понимал и принимал все в свой адрес. Ты спроси у него, Миа, спроси! Где он был, когда я наступил на ржавый гвоздь и корчился от боли. Ты спроси, кто учил меня держать молоток, отвертку и топор. Кто обучал…
— Хватит, Люк. Останови свою заевшую пластинку. Меня тоже всему обучала мать, но я его простил.
Миа достал из кармана пачку дешевых вонючих сигарет и закурил, дым летел прямо в лицо Люку.
— Перестань курить. От тебя смердит хуже, чем от конченого алкоголика.
Миа положил удочку и отошел от берега.
— Ты злой, Люк. Не умеешь никого прощать, оттого у тебя и слез нет.
— Ты злее меня, братец. Так как держишь возле себя врага и еще предлагаешь ему свою дружбу. У меня нет слез не потому, что я злой и бездушный, а потому что матери не помогут мои слезы. Сколько ни поливай засохший ирис, он уже не поднимется с земли. Я освободил наш дом от матери, ведь мы с тобой пока еще живы.
— Жестокий… Люк…
Миа жадно глотал дым и смотрел в спину брата. На его зеленых глазах выступили слезы (кстати, после смерти матери глаза у него стали будто немного светлее). Глаза Люка не поменяли свой цвет.
— Если ты еще раз впустишь в дом мистера Рорка, я выгоню тебя прочь, Миа. Клянусь тебе, что обратно ты больше не попадешь.
— Ты не можешь меня выгнать. Этот дом такой же твой, как и мой.
— Этот дом, Миа, — того, кто сильнее. И если уже на то пошло — того, кто любил мать.
— А я, по-твоему, ее не любил?
— Жевать зеленые сопли в ее присутствии и поддакивать по любому поводу и без повода — не значит любить. Любить — значит ненавидеть самого страшного врага того человека, которого ты любишь. Понял меня?
— Да пошел ты…
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 37
