Шеннон охватило раскаяние. – Извини. Я не имела в виду…
Лука развернулся и вышел из спальни.
Шеннон в отчаянии смотрела ему вслед. То, что она сказала, не было правдой, она хотела этого ребенка! Просто ужасно боялась того, что ожидало ее впереди.
– О, черт… черт! – выругалась Шеннон и вернулась в ванную, решив принять душ, в надежде, что это поможет снять напряжение. Но по пути она передумала в пользу расслабляющей ванны.
Воспоминание о том холодном взгляде, который Лука бросил на нее, когда уходил, заставило ее вздрогнуть. В низу живота возникло тянущее ощущение.
– Не начинай, – пробормотала Шеннон. – Ты еще слишком мал, чтобы иметь свое мнение. – И, вдруг поняв, с кем разговаривает, она вздохнула.
Заколов волосы на макушке, Шеннон сняла оставшуюся одежду и шагнула в ванну, пытаясь расслабиться и выкинуть все из головы.
Через час, чистая, одетая в голубую пижаму и такого же цвета пеньюар, пахнущая душистыми маслами, она отправилась босиком на кухню в поисках какой-нибудь еды. Тошнота прошла, и ее желудок урчал от голода.
На кухне Луки не было, и Шеннон обрадовалась этому. Включив свет, она поставила чайник, затем решила проинспектировать содержимое холодильника.
Так. Вот кусок сыра, молоко и яйца. Но можно ли в ее положении есть сыр? Разрешается ли беременным женщинам пить молоко?
Вздохнув, Шеннон пошла в гостиную. Здесь уже царил привычный порядок. Бутылка с виски исчезла, аккуратно сложенные письма лежали на столе. Лука стоял у окна, сунув руки в карманы, и смотрел в темноту.
Он успел переодеться в темно-серые брюки и черный свитер. Что-то было в его позе такое, от чего он выглядел одиноким, унылым и отрешенным. – Прости меня, – с тревогой сказала Шеннон. Я и в самом деле не хотела свалить всю вину на тебя. Это только потому, что я…
– Напугана, – подсказал Лука ровным, безжизненным голосом.
Но не повернулся, чтобы взглянуть на нее.
Шеннон понимала, что ей следует сделать нечто большее, чем просто извиниться, если она хочет, чтобы совесть больше не мучила ее.
Лука наблюдал, глядя в темное окно, как она приближается к нему. Ее волосы были собраны на затылке, на чисто вымытом лице по-прежнему читались напряжение и усталость.
У Луки не осталось сил бороться с собой. Если она произнесет еще одно черствое, несправедливое обвинение, он просто-напросто бросит ее на ближайший диван и утопит в страсти всю эту чертову вину, горящую внутри него.
Она не имеет права выглядеть такой красивой, такой тонкой и хрупкой. Она носит под сердцем его ребенка. Странное чувство охватило Луку. Захотелось повернуться, обнять ее и пообещать, что он сделает все, чтобы ей было хорошо. А потом…
Руки Шеннон обхватили Луку за талию. Потом они начали подниматься вверх и замерли на его груди. Когда ее щека коснулась спины Луки, он закрыл глаза.
– Я голодна, – медленно пробормотала она. – А в холодильнике нет ничего поесть.
– Если бы ты приехала завтра, как было запланировано, то у нас был бы полный набор свежей провизии, – ответил он спокойно.
Снова повисла тишина. Лука почувствовал, как она напряглась.
– Большой человек сжалился бы и помог бы мне избежать неприятностей, – сказала Шеннон.
Большой человек не стал бы сжимать кулаки в карманах, чтобы справиться с возбуждением, сухо подумал он.
И большой человек повернулся бы и обнял ее, а затем сказал, как сильно любит ее… без всякого секса. Но шанс сказать эти слова исчез прошлой ночью во время длинного телефонного разговора, когда такие слова, как «я тебя люблю», могли что-то значить.
Так что же ему делать? Сдержать данное ранее самому себе обещание и бросить ее на ближайший диван? Или сказать эти проклятые слова, чтобы посмотреть, что, черт побери, он получит в ответ?
Шеннон чувствовала, как бьется его сердце, как напряжены все его мышцы. Но почему он молчит? Неужели воздвиг между ними барьер?
Это был самый худший отказ. Отказ, которого Шеннон не ожидала и который больше всего обидел ее. Теперь она не знала, что ей делать, как отойти от него, сохранив при этом свое достоинство.
Шеннон отступила на шаг от Луки. И, когда он повернулся к ней, она уже шла к двери.
– Вернись, – нетерпеливо прорычал он. -.Давай закажем еду в соседнем ресторанчике.
– Я сделаю сэндвич, – бросила она на ходу.
– Не будь такой упрямой, черт побери! – рассердился Лука. – Просто скажи, что бы ты хотела, и я закажу!
Шеннон остановилась в дверях и взглянула на Луку. В свете лампы его волосы блестели, а кожа светилась теплым золотистым сиянием. Он так красив, мучительно подумала она. Красив и желанен. Она по-прежнему любит его, хотя он этого совсем не заслуживает.
– Я хочу пиццу, – натянуто произнесла Шеннон. – Спасибо.
Она увидела, как у него дрогнула от отвращения верхняя губа. В мире Луки Сальваторе никогда не ели пиццу. Для них это было оскорблением итальянской кухни.
Шеннон вернулась на кухню, ухмыляясь своей злой шутке. Когда она вошла, чайник уже закипал. Она потянулась за банкой с кофе и неожиданно остановилась.
Можно ли ей кофе?
Можно ли ей чай?
Беременная…
Снова дрожь пробежала по телу. Это случалось каждый раз, когда она вспоминала это слово.
Оно было такое пугающее, но от него становилось радостно на душе. Странно…
Кухонная дверь распахнулась. Лука прошел в кладовку, где хранил вино.
– Красное или белое? – спросил он.
Можно ли ей вино?
Он высунулся из-за двери, ожидая ответа.
– Думаю, я просто выпью воды, – сказала она, потом взяла хрустящий итальянский хлеб, который лежал на столе, и начала резать его.
Снова наступила тишина. В последнее время они неплохо научились молчать, отметила Шеннон и тут же решила, что набросится на него с ножом, если он вздумает дотронуться до нее.
Лука тоже, видимо, понял это. Шеннон даже глазом моргнуть не успела, как он выхватил у нее нож и положил его подальше.
– Так. Давай разберемся с этим.
– С чем – с этим? – Шеннон уставилась на его грудь. Свитер Луки был тончайшего кашемира, и она уже знала, насколько он мягкий и теплый. – Я не хочу ни с чем разбираться.
– Что ж, в таком случае я хочу, – сказал он. – И начну с извинений за то, что был таким упрямым хамом. – Она безразлично пожала плечами, и Лука, вздохнув, продолжил:
– Еще я прошу прощения за то, что читал твои письма, за то, что заставил тебя думать, будто женился на тебе ради Розы и ради того, чтобы сохранить контроль над состоянием Сальваторе.
– Ты хочешь сказать, что женился на мне не по этим причинам?
