— Я займу его место, пока не назначат нового директора, — продолжил Бернд.
Ребекка и все учителя в школе знали, что он должен был бы занимать эту должность, если бы во внимание принимались способности, но такое продвижение для него было невозможным, потому что он не вступал в Социалистическую единую партию — по всем статьям коммунистическую партию, кроме названия.
По этой самой причине Ребекка никогда не стала бы директором школы. Ансельм убеждал ее вступить в партию, но об этом не могло быть и речи.
Для нее это означало бы добровольно поселиться в сумасшедшем доме и делать вид, что все другие его обитатели здоровые люди.
Пока Бернд подробно говорил, что следует срочно сделать в сложившейся ситуации, Ребекка строила догадки, когда школа получит нового директора. Через год? Как долго будет продолжаться кризис? Никто не знал.
Перед первым уроком она заглянула в свою почтовую ячейку, но она была пуста. Почту еще не доставили. Может быть, и почтальон сбежал в Западную Германию?
Письмо, которое перевернет ее жизнь, пока не дошло.
На первом уроке с большой группой семнадцатилетних и восемнадцатилетних ребят она обсуждала поэму «Медный всадник». Урок на эту тему она проводила каждый год с тех пор, как начала преподавать. Как всегда в духе ортодоксального советского анализа, она объясняла, что конфликт между личными интересами и обязанностью перед обществом Пушкин решает в пользу народа.
В обеденный перерыв она пошла со своим бутербродом в кабинет директора и села по другую сторону большого письменного стола напротив Бернда. Она посмотрела на полку с дешевыми керамическими бюстами Маркса, Ленина и восточногерманского коммунистического лидера Вальтера Ульбрихта. Бернд перехватил ее взгляд.
— Ансельм большой хитрец, — улыбнулся он. — Годами прикидывался верным партийцем, а потом — бац, и был таков.
— А ты не испытываешь искушение тоже податься туда? — спросила Ребекка. — Разведен, детей нет, ничто тебя не держит.
Он огляделся по сторонам, словно убеждаясь, что их никто не слышит, и пожал плечами
— Я подумывал об том, — признался он. — А кто нет? Ты, наверное,
тоже. Как — никак, твой отец работает в Западном Берлине, не так ли?
— Да. У него заводик по сборке телевизоров. Но мать намерена оставаться на Востоке. Она говорит, мы должны решать свои проблемы, а не бежать от них.
— Я знаком с ней, она настоящая тигрица.
— Что правда, то правда. А дом, в котором мы живем, принадлежал ее семье несколько поколений.
— А что твой муж?
— Он весь в работе.
— Стало быть, мне нечего беспокоиться, что я потеряю тебя. Это хорошо.
— Бернд… — Она хотела что-то сказать, а потом раздумала.
— Говори, не стесняйся.
— Могу я задать тебе личный вопрос?
— Конечно.
— Ты ушел от жены, потому что она завела с кем — то роман?
Бернд весь напрягся и односложно ответил:
— Точно.
— Как ты узнал об этом?
— Бернд сморщился, словно от внезапной боли.
— Извини, я наверное, задала слишком личный вопрос, — смутилась Ребекка.
— Ничего, я отвечу, — сказал он. — Я спросил ее напрямую, и она призналась.
— Но что вызвало у тебя подозрение?
— Уйма разных мелочей.
Ребекка перебила его:
— Звонит телефон, ты берешь трубку, кто — то несколько секунд молчит, а потом короткие гудки.
Он кивнул.
— И еще, продолжала она, — твой обожаемый человек рвет в туалете записку на мелкие кусочки и спускает их в унитаз. В выходной его неожиданно вызывают на совещание. Вечером он тратит два часа на какую — то писанину и тебе ее не показывает.
— Дорогая, — с грустью заметил Бернд, — ты говоришь о Гансе.
— Наверное, у него есть любовница? — Она отложила бутерброд — аппетит пропал. — Как думаешь? Скажи честно.
— Мне очень жаль.
Однажды Бернд поцеловал ее, четыре месяца назад, в последний день учебной четверти. Они прощались перед зимними каникулами и желали друг другу веселого Рождества. Он слегка сжал ее руку, наклонился и поцеловал ее в губы.
Она сказала, чтобы он никогда больше не делал этого, и что она хотела бы оставаться его другом. А когда они вернулся в школу в январе, они сделали вид, что ничего особенного не произошло. Он даже сказал ей несколько недель спустя, что идет на свидание с некой вдовой его возраста.
Ей не хотелось пробуждать безнадежные желания, но Бернд был единственным человеком, с кем она могла поговорить, кроме своей семьи, и ей не хотелось волновать их пока что.
— Я была так уверена, что Ганс любит меня, — вымолвила она, и у нее на глаза навернулись слезы. — И я люблю его.
— Возможно, и он любит тебя. Просто некоторые мужчины не могут устоять перед искушением.
Ребекка не знала, удовлетворяет ли Ганса их сексуальная жизнь. Он никогда не выражал недовольства, хотя они занимались любовью только раз в неделю, что, она считала, не так часто для новобрачных.
— Все, что я хочу, — это иметь свою семью, такую же, как у моей матери, чтобы все друг друга любили, поддерживали и защищали, — сказала она. — Я думала, что с Гансом так и будет.
— Может быть, еще не все потеряно, — попытался утешить ее Бернд. — Увлечение другой женщиной не обязательно означает конец брака.
— В первый год?
— Согласен, в этом нет ничего хорошего.
— Что мне делать?
— Тебе нужно поговорить с ним. Он может признать это, может отрицать, но он будет знать, что ты об этом знаешь.
— И что потом?
— А чего ты хочешь? Развестись?
Она покачала головой:
— Я никогда не смогла бы уйти. Супружество — это обещание. Нельзя сдержать обещание, только когда тебя это устраивает. Нужно выполнять его вопреки влечению. Вот что такое супружество.
— Я поступал наоборот. Ты, наверное, будешь осуждать меня.
— Я не осуждаю ни тебя, ни кого-либо еще. Я просто говорю о себе. Я люблю своего мужа и хочу, чтобы он был верен мне.
В улыбке Бернда сквозило восхищение и сожаление.
— Надеюсь, твое желание исполнится.
— Ты хороший друг.
Прозвенел звонок на первый урок второй смены. Ребекка встала и завернула бутерброд в прежнюю бумажную обертку. Она не собиралась есть его ни сейчас, ни потом, но не допускала мысли выбросить еду, как большинство людей, переживших войну. Носовым платком она осушила влажные глаза.
— Спасибо, что ты выслушал меня, — сказала она.
