Единственные биографические данные, которые мы знаем о нём, известны благодаря знаменитому судебному процессу, в котором он участвовал в 158 г. н. э… Из них мы знаем, что он женился очень поздно. Единственные его сохранившиеся любовные стихи — это гомоэротические любовные стихи, обращенные к юным мальчикам. У него, наверное, были, как и у большинства римлян в то время, определенные бисексуальные склонности, если он не был в ранней юности полностью гомосексуалистом. Во время поездки в Оэя в Триполи Апулей заболел, когда был с другом, Понтицианом, с которым учился, и этот друг познакомил его с богатой вдовой. В то время больному в путешествии было не так просто. Нельзя было просто дойти до ближайшего врача или больницы, и потому Понтициан дотащил его до дома этой богатой вдовы по имени Эмилия Пудентилла, и они полюбили друг друга и поженились. Ей было около пятидесяти, а ему, вероятно, лет тридцать.
Эта женщина была вдовой в течение четырнадцати лет, и отец её бывшего мужа постоянно принуждал её выйти замуж за некого другого человека, но она все это время оставалась одна. Затем появился Апулей и лежал больным в её доме, и она ухаживала за ним, начался роман, и он женился на ней.
Это разозлило некоторых членов её семьи, которые планировали, что должно было случиться с её состоянием после её смерти. Вместе со вторым сыном от первого брака (я пропускаю подробности, потому что мы не уверены в их подлинности) эти члены семьи придумали обвинение, что он использовал магию, чтобы завоевать даму. Очевидно, у него, как мы видим из романа, был огромный комплекс матери, так что влюбиться в немного пожилую, но все же красивую и богатую даму было не совсем неестественно. В Римской империи использование магии каралось смертной казнью.
Таким образом, Апулей оказался в большой опасности, потому что обвинение было не совсем необоснованным. Он был страстно увлечен тем, что мы сейчас назвали бы парапсихологическими явлениями, поэтому он не мог полностью отрицать, что он был абсолютно погружен в магию и разбирался во всех современных магических знаниях. У него бы не получилось хорошо защитить себя от этих обвинений. До нашего времени сохранилась его апология[16], речь в суде в свою защиту, в которой он больше полагался на красноречивую, пренебрежительную, агрессивную атаку в защите чистоты его мотивов в браке и элегантно уклонялся от опасных упоминаний о магии. Благодаря блестящей самозащите, он выиграл свое дело. Этот эпизод дает нам немного информации о его частной жизни. У него не было детей, но его брак, кажется, был очень счастливым. Его жена стала его интеллектуальной союзницей, она даже писала части его многочисленных речей и проповедей и сопровождала его, а также читала лекции сама. Он был очень щедр по отношению к своим пасынкам, сыновьям его жены от первого брака, и даже до выдвижения обвинения против него было решено, что деньги матери должны получить они. Это было главным пунктом в его защите, потому что он мог доказать в суде, что даже не зная о предстоящем обвинении, он никогда не пытался Завладеть её состоянием.
Позже он несколько раз занимал официальные посты в римской религиозной администрации и некоторое время был священником Эскулапа — как sacerdos provinciae — в Карфагене. В то время эти должности были чисто административными. Они были хорошо оплачиваемы, но имели очень мало общего с тем, что мы, с точки зрения Юнга, назвали бы религией. Им очень восхищались как успешным лектором и он получил множество наград. Позже, уйдя в отставку, он еще раз отправился в Рим и там практиковал как адвокат. Его посвящение в культ Исиды, о котором он написал в конце своей жизни, на мой взгляд, тоже абсолютно аутентичная часть его автобиографии[17].
Когда я впервые прочитала этот роман, я почувствовала отторжение из-за маньеризма, шуток, иронии, чересчур витиеватого стиля. Если мы спросим себя, что такой стиль выдает психологически, мы должны были бы сказать, что это типичный язык раздвоения личности. Всякий раз, когда человек раздвоен, отрезан от своей первичной, наивной, более глубокой эмоции, у него нет возможности простого самовыражения. Она заменяется различными искусственными формулировками.
Нам также следует знать, что Апулей находился в ситуации, которую мы до сих пор можем наблюдать у со временных европейцев. Он был членом римской семьи, поселившейся в Северной Африке, и во втором поколении показывавшей некоторые типичные недостатки, которые мы сейчас выражаем, говоря, что эти люди «ушли в дикость». Если люди белой цивилизации попадают в такие страны, где первобытные формы жизни и поведения лучше сохраняются в их естественных рамках, чем у нас, то инстинктивные слои личности и исходные примитивные импульсы усиливаются. Если за этим сознательно не следить, не заниматься этим, развивается раздвоение личности. Можно наблюдать это, например, у британцев, долго проживших в Африке. У них есть замечательный стиль не нарушать собственных привычек, и даже находясь в буше, они будут по вечерам переодеваться в смокинг и декольте, и читать газеты из дома в окружении москитов, змей и пантер. Но это не помогает, потому что в белых, которые едут в Африку, входит «первобытный менталитет», и если вы посетите такие семьи, вы обнаружите, что у них есть стиль белых, в той мере, в какой затронут их образ жизни, но в него входят и некоторые негативные черты африканской жизни: посуда сколота, шторы грязноваты, все становится несколько неопрятно.
Это действительно признак чего-то более глубокого, поскольку указывает на небольшое abaissement du niveau mental и усиление первобытного слоя личности. Если же, напротив, культура первобытных людей принималась и изучалась бы сознательно, это было бы большим обогащением для белых поселенцев. Для белого человека, живущего в таких условиях, задача состоит в том, чтобы вновь настроиться на первобытного человека в себе, но он должен делать это сознательно. Подобное произошло также и с чистокровными римлянами во втором поколении после того, как они вторглись в страны Северной Африки.
Апулей показал это даже больше, чем некоторые другие римляне его времени, поскольку, как мы еще увидим, у него было африканское бессознательное и римское сознание. Инициация Луция в конце книги — это положительный прорыв африканской духовности. Одной своей частью Апулей жил в Северной Африке, главным образом в Египте, где в то время была высшая форма африканской цивилизации. Другой же своей частью он был интеллектуальным римским философом. Как африканец, он был бы в состоянии свободно выражать свои эмоции, но, как римский интеллектуал, он не мог их принять. Когда человек не выражает, или не может выразить, сильные эмоции, он теряет простоту самовыражения, потому что эмоция — это великий упроститель и объединитель выражения. Это объясняет витиеватый стиль Апулея, который вызывает у человека ощущение, что он не затронут его сюжетом. На самом деле он затронут, но старается держаться подальше. Его отношение двойственное, как если бы он где-то был затронут, но затем попытался сознательно поиронизировать над этим.
