Оба немного растерялись, явно не зная, что сказать. Робкопереступив с ноги на ногу, девочка наконец присела на песок и продолжаласмотреть. Ветер немного стих, и сразу стало теплее. Как и девочка, мужчина тожебыл одет в водолазку. На нем были еще джинсы и башмаки на толстой подошве,изрядно поношенные. Загорелое и обветренное лицо говорило о том, что он многовремени проводит на свежем воздухе. Пока он работал, девочка не отрывала глазот его рук, решив про себя, что они ей нравятся. На первый взгляд мужчине былопримерно столько же лет, сколько и ее отцу, – стало быть, чуть большесорока. Он повернулся посмотреть, тут ли она, и глаза их встретились. Ни он, ниона не улыбнулись. Ему уже много лет не доводилось разговаривать с детьми.
– Любишь рисовать?
Скорее всего это единственная причина, по которой она сидитздесь столько времени, – ничего другого ему и в голову не пришло. Иначе быей давно уже надоело. На самом же деле девочке просто нравилось чувствоватьчье-то присутствие рядом. А художник к тому же казался достаточно добродушным.
– Иногда, – осторожно ответила она.
Как-никак мужчина был незнакомым, а малышка хорошо помнила,что мать строго-настрого запрещала ей разговаривать с незнакомыми людьми.
– А что ты любишь рисовать? – поинтересовался он,споласкивая кисть и не поднимая на девочку глаз.
У мужчины было приятное, словно вырезанное из дерева лицо иподбородок с ямочкой. От него исходило ощущение спокойной силы – может быть,из-за широких плеч. И хотя он сидел на стульчике, было видно, что у негодлинные ноги и он очень высокий.
– Я люблю рисовать свою собаку. А зачем вы нарисовалилодки, ведь их тут нет?
На лице мужчины вспыхнула улыбка. Теперь он повернулся кней, и глаза их встретились.
– Я их выдумал. Может, тоже хочешь порисовать? –Догадавшись, что девочка не собирается уходить, он протянул ей еще одинмольберт, поменьше, и карандаш.
Помявшись в нерешительности, девочка встала, подошла к немуи взяла мольберт.
– Можно, я нарисую собаку? – Ее личико принялотрогательно-серьезное выражение.
Малышка была явно польщена, а предложенные ей карандаш и бумагускорее всего расценила как огромную честь.
– Конечно. Можешь рисовать все, что тебе хочется. Нией, ни ему и в голову не пришло представиться. Усевшись рядышком на песке, обапогрузились в рисование.
– А как зовут твоего пса? – полюбопытствовал художник,когда гонявшийся за чайками Лабрадор пробежал мимо них, в очередной раз осыпавобоих песком.
– Мусс, – коротко бросила девочка, не отрывая глазот рисунка.
– Да? Почти как мышонка. Но мне нравится, – сказалмужчина. Подправив что-то в своей акварели, он придирчиво оглядел рисунок инедовольно скривился.
– Мусс – это такой французский десерт, – поправиладевочка. – Его делают из шоколада.
– Ну, на сегодня все. Думаю, пойдет, – пробормоталмужчина, и насупленное лицо его прояснилось.
Он почти закончил. Было уже около четырех, а он сидел тутчуть ли не с утра.
– А ты говоришь по-французски? – спохватился он –скорее просто чтобы что-то сказать, а вовсе не потому, что его это в самом делеинтересовало. И страшно удивился, когда малышка кивнула.
Прошло уже много лет, с тех пор как ему доводилосьразговаривать с детьми ее возраста, и сейчас мужчина чувствовал себя немногонеловко. Однако в молчании девчушки чувствовалось какое-то непонятное емуупорство. Украдкой поглядывая на нее, он вдруг заметил, что, если не считатькопны рыжих волос, девочка очень похожа на его дочку. Правда, Ванессасветловолосая, однако в манере вести себя у них много общего. Мужчине внезапнопоказалось, что перед ним Ванесса.
– Моя мама – француженка, – добавила девочка,придирчиво разглядывая свой рисунок. Ей опять не удались задние лапы – впрочем,как всегда, когда она пыталась нарисовать Мусса.
– Дай-ка взглянуть, – заметив, что она чем-тонедовольна, предложил мужчина и протянул руку к рисунку.
– Никогда у меня толком не получается задняячасть, – вздохнула она, протянув ему свой листок.
Со стороны они напоминали учителя с ученицей, словно любовьк рисованию связала их невидимой нитью. Как ни странно, в присутствиинезнакомого мужчины девочка чувствовала себя на редкость уютно.
– Сейчас покажу… если позволишь, конечно, –спохватился мужчина.
Девочка кивнула. Несколькими уверенными штрихами онмгновенно исправил рисунок. Впрочем, набросок и без его исправлений оказался наудивление хорош.
– У тебя здорово получилось, – похвалил он, протянувмалышке лист, и принялся убирать мольберт и краски.
– Спасибо, что исправили. Почему-то это место у меняникогда не выходит…
– Ну, в следующий раз обязательно получится, –пробормотал он, складывая вещи.
Заметно похолодало, однако, похоже, ни один из них этого незаметил.
– Вы уже уходите? – Девочка явно расстроилась.
Обернувшись, он взглянул ей в глаза и вдруг почувствовал,как она одинока. Во всем ее облике было что-то невероятно трогательное… и ещечто-то, от чего сердце у него вдруг сжалось.
– Уже поздно. – Туман над водой заметносгустился. – Ты здесь живешь или просто приехала ненадолго?
– Я приехала на лето, – равнодушно объясниладевочка. И робко улыбнулась.
Мужчина почувствовал что-то неладное. Девочка свалилась емусловно снег на голову, однако он чувствовал, что не может просто так взять иуйти, будто между ними протянулась незримая, но прочная нить.
– Твой дом там, за забором, да? – Ему вдруг пришлов голову, что скорее всего она явилась оттуда.
Девочка кивнула.
– А вы живете здесь? – в свою очередь, спросилаона. Мужчина указал на один из коттеджей у них за спиной.
– Вы художник?
– Можно и так сказать. Впрочем, как и ты, –улыбнулся он, кивнув на рисунок с изображением собаки, который девочка крепкосжимала в руке. Ни одному из них не хотелось уходить, однако оба понимали, чтоуже пора. Девочка знала, что должна вернуться домой, до того как появится мать,если, конечно, не хочет неприятностей. Ей удалось незаметно улизнуть из дома,поскольку приходящая няня только и делала, что часами болтала по телефону сосвоим дружком. Впрочем, она нисколько не возражала, даже если малышка часамипропадала на берегу, вернее – просто не замечала ее отсутствия, до тех пор покавернувшаяся мать не начинала сама искать девочку.
– Мой папа тоже любил рисовать.
Мужчина заметил это «любил», но не понял, что оно означает:то ли он перестал рисовать, то ли попросту не живет с дочерью. Скорее всегопоследнее, решил он. Уж очень бросалось в глаза, как кроха изголодалась по любвии вниманию. Все это слишком хорошо знакомо ему, и не понаслышке.
