— А эта женщина, которую вы называли Винни, она была пациенткой центра? — спросил он.
— Не думаю, — откликнулась Мюриэль. — Хотя, естественно, она может быть в нашей картотеке. Там у нас полно таких, которых мы никогда в глаза не видели. Мы узнаем только тех, кто ходит к нам регулярно. Но, насколько мне известно, до этого она никогда не посещала нас.
— Расскажите-ка мне, что вы о ней думали, когда видели ее сидящей на площади? — неожиданно поинтересовался он.
Мюриэль пожала плечами.
— Да ничего особенного, мне просто стало интересно, отчего бедняжка сидела там каждый день. Иногда я замечала у нее бутылку вина, так что, наверное, она была алкоголичкой, но я никогда не видела, чтобы она шаталась, ругалась или что-нибудь в этом роде.
— Памела часто делала ей замечания?
— Да, она резко с ней обходилась, — Мюриэль вздохнула. — Она говорила, что эту женщину следует упрятать куда надо. Наверное, она была права.
— Не могла ли Памела поссориться с ней до этого? — спросил Лонгхерст.
Мюриэль нахмурилась, словно пытаясь вспомнить что-то.
— Нет, не думаю. Во всяком случае, она ничего такого не говорила. Но даже если бы все так и было, то почему тогда эта женщина застрелила и доктора Визерелла?
— Может быть потому, что он вышел из своего кабинета, — предположил Лонгхерст.
— Но ведь я тоже вышла, а в меня она не стреляла.
Лонгхерст уже и сам думал об этом. Он так и не решил, то ли Мюриэль просто повезло, то ли стрелявшая женщина имела определенную цель.
— Расскажите мне все, что вы знаете о Памеле, — попросил он. — Меня интересует абсолютно все. Как она вела себя с людьми, с вами, с врачами, какие у нее были интересы и все такое прочее.
— Я же вам говорила, она была очень умной, — Мюриэль вздохнула. — Она и выглядела, и вела себя соответственно. Дорогая одежда, маникюр и укладка волос каждую неделю. Ей не было нужды работать, просто ей так хотелось. На каникулы она со своей семьей ездила куда-нибудь в Африку или в Японию, и жили они в шикарном доме. Я ничего не знаю о ее интересах, если не считать готовки. Она все время устраивала званые обеды и постоянно рассуждала о таких вещах, как вяленые помидоры, будто я должна была разбираться в этом.
Унылый тон Мюриэль подсказал Лонгхерсту, что та считала, что они с Памелой принадлежали к совершенно разным слоям общества.
— Тогда расскажите мне о себе, — предложил он.
— Я совсем не такая, как Памела, если вам интересно знать, — сурово заявила Мюриэль. — Мы с моим мужем, Стэном, арендуем квартиру у муниципалитета в Эштоне. Стэн работает на железной дороге. За границей мы были всего один раз, в Испании, никто из моих четырех детей не получил аттестата зрелости, не говоря уже о том, чтобы учиться в университете, как у Памелы.
— Но мне кажется, вы проявляете больше сострадания к пациентам, — сказал Лонгхерст, пытаясь завоевать ее расположение и заставить разговориться.
— Я стараюсь, — заявила старшая медсестра, и в глазах у нее отразилось беспокойство. — Я знаю, каково это — сходить с ума, когда твои дети захворали и тебе хочется, чтобы врач пришел немедленно. А Памела могла быть резкой и грубой с людьми, особенно с бедняками и стариками. Но ведь она хотела, чтобы наш центр стал самым лучшим во всем Бристоле, и ей и вправду удалось отвадить нескольких проходимцев и тех, кто не нуждался в визитах врача на дом. Она хорошо делала свою работу.
Лонгхерст взглянул на Мюриэль, отметив про себя серый цвет ее лица и то, что женщину продолжала бить дрожь, несмотря на одеяло, в которое она закуталась. Сегодня ее лучше было оставить в покое.
— Сейчас кто-нибудь отвезет вас домой, — сказал он. — На днях мне придется взять у вас письменные показания. Может быть, вы вспомните еще что-нибудь, когда оправитесь от шока.
— Не думаю, что я оправлюсь когда-нибудь, — с грустью произнесла Мюриэль. — На моих глазах обычная медицинская практика с двумя докторами выросла до такого солидного медицинского центра, какой он есть сейчас, и тут всегда было уютно и безопасно. Я и подумать не могла, что когда-нибудь увижу такое! Говорят, подобное часто случается в Америке, и вот теперь у нас. Мне страшно.
Глава вторая
В оконные стекла адвокатской конторы «Тарбук, Стоун и Алдридж», занимавшейся уголовными делами, барабанил сильный дождь, и Бет Пауэлл сидела за своим столом, надиктовывая письма клиентам на магнитофон. Было всего четыре часа пополудни, но за окнами уже стояла темнота, и настольная лампа отбрасывала золотистый круг света на разложенные перед ней папки и документы.
Люди всегда называли Бет «поразительной». Она была высокого роста, с темными вьющимися волосами, небрежно стянутыми в конский хвост, с кожей цвета слоновой кости, зелеными глазами и большим ртом. Девчонкой она ненавидела этот эпитет, считая его вежливой заменой слова «странный». Но теперь, в возрасте сорока четырех лет, ей уже было все равно, что под ним понимали люди и считают ли они ее высокомерной или холодной. Лучше быть поразительной, чем незначительной.
Втайне она гордилась своим видом и внешностью. Ее рост давал ей определенное преимущество, и она знала, что одевается хорошо и красиво. Бет научилась ценить резкий контраст между своими темными волосами и бледной кожей. Время от времени она принималась рассматривать свой крупный чувственный рот в зеркале и тогда ненавидела его, но она была реалисткой и знала, что поделать тут ничего нельзя, поэтому смирилась с этим.
Она также вполне отдавала себе отчет в том, что большинство тех, кого ей приходилось защищать в суде, были виновны в совершенных преступлениях и что, если ей удастся выиграть их дело, при первой же возможности они вновь примутся за старое. Но при этом она любила уголовное право: постоянный вызов себе и своим знаниям, разнообразие дел и ежедневное общение с необычными личностями.
Бет прожила в Бристоле всего один год Вся ее предыдущая взрослая жизнь прошла в Лондоне, и последние двенадцать лет она занималась адвокатской практикой в конторе на Чэнсери-лейн.
Мысль уехать из Лондона посетила ее после третьего подряд ограбления ее квартиры в Фулхэме. Покупка более безопасного жилья в Лондоне представлялась неразрешимой проблемой из-за невероятной дороговизны квартир, так что Бет разослала свои анкетные данные с просьбой о приеме на работу в несколько городов, надеясь, что перемена местожительства приведет и к счастливым переменам в личной жизни.
Собеседование с «Тарбуком, Стоуном и Алдриджем» поначалу было лишь одним из многих, для которых ей пришлось посетить столь разные и находящиеся далеко друг от друга города, как Йорк, Глазго и Эксетер. Бет остановила свой выбор на этой адвокатской конторе только потому, что она располагалась в большом и красивом здании эпохи короля Георга, на углу Беркли-сквера в Клифтоне, самой респектабельной и престижной части города. Была весна, и в парках и садах, разбитых в центре площади, вовсю цвели нарциссы. Бет обратила внимание на то, что здание конторы крайне нуждалось во внутренней отделке, тем не менее она не испытывала чувства клаустрофобии, которое часто посещало ее в крохотном офисе на Чэнсери-лейн. Еще одним плюсом можно было считать то, что жилье в Бристоле стоило намного дешевле. Ей удалось приобрести прекрасную квартиру на третьем этаже в пяти минутах ходьбы от конторы, откуда открывался великолепный вид на город.
