Отчего-то Алина ответила дерзостью:
— Если и мне судить по внешнему виду, то вы, месье, родились безбожником.
Барон, однако, расхохотался. Рассмеялись и остальные. Княгиня раза три повторила сии слова.
Как много переменил дерзкий ответ в Алининой судьбе! Она тотчас была принята в кружок. Теперь д’Антес поглядывал на нее не без любопытства, и Мэри очень внимательно следила за этими взглядами. Алина заключила, что барон ей вовсе не безразличен.
Внимание месье д’Антеса одушевило барышню, и, право, она была остроумна неожиданно для себя.
— Кто этот барон д’Антес? — спросила Алина тетушку уже в карете.
— О, месье д’Антес — воспитанник голландского посла барона де Геккерна. Говорят, истинный отец его — сам голландский король. Уж не знаю, как этому верить, но молодой барон — один из первых при дворе кавалеров сейчас. Ему благоволят государь, государыня, все вельможи. Ведь он и тебе понравился, верно?
— Не знаю, — честно ответила Алина. — Он славный.
— Ах! Не то, милая, слово! Впрочем, ты ребенок еще. А как тебе княжна Мэри?
— Она была холодна со мной.
— В самом деле? Я заметила, она с интересом на тебя смотрела. Кстати, ты была очень мила, — я и не ожидала…
Спустя два дня Алина поняла, что все время думает о молодом бароне. Все занимало ее в д’Антесе: его красота, дерзкая и нежная одновременно; тайна его, возможно, царственного происхождения; необычайная привязанность к нему посла Нидерландов, — человека, по слухам, холодного, злого. Но больше всего волновало ее отношение барона к Мэри. В том, что д’Антес любим, Алина не сомневалась. Но любит ли он княжну? Все существо Алины было сосредоточено на решении этой загадки.
Наконец, барон явился Алине во сне, — явился невнятною, бледною тенью. Но сердце ее угадало: он!
Огромный мир открылся ей, но она должна была скрывать свое чувство!
Через неделю они снова поехали к Барятинским. На сей раз барона там не было.
Тетушка разговорилась с княгиней. Мэри же было велено развлекать Алину.
Она достала с этажерки большой альбом в зеленом сафьяне с золотым обрезом. После первого бала девушки могли завести такой вот альбом, дабы гости писали и рисовали в него. У Мэри набралась уже большая коллекция. Старый поэт Жуковский очень тонко изобразил там средневековый замок. Князь Вяземский написал мадригал: «Наша Мэри — просто пэри» и подписал: «страждущий мусульман». А на отдельной странице булавкой в виде стрелы была приколота записка Байрона к какой-то даме.
Сперва княжна была настороженно холодна. Но Алина разговорила ее вопросами, которые льстили владелице этих сокровищ. Какой-то бесенок шептал юной Головиной: «Сломи ее, понравься ей!» Душа будто чувствовала близость чего-то…
Алине хватило ума посмеяться над шаржем, изображавшим месье д’Антеса с длиннейшим носом и усами, точно у крысы.
— Вот мужчина, которым я никогда бы не увлеклась! — заметила она.
— В самом деле? — Княжна, похоже, обиделась и отодвинула альбом.
— Конечно! Он слишком хорош для мужчины. Он любит себя, наверно, больше всего на свете.
— Вы мало знаете барона… Но он вам хотя бы нравится?
— Зачем? Я думаю, нужно увлечься лишь тем, в чувствах кого можешь быть уверена. Месье д’Антес слишком блестящ для меня.
— Вы скромнее, чем это нужно для счастья, — заметила Мэри, но голос ее стал теперь куда как теплее. — Мне кажется, каждый молодой человек способен забыть себя, — настойчиво продолжила она. — Забыть себя или хотя бы увлечься сильно, — а там… Там все решит случай, судьба; наконец, привычка.
— Вы не мечтательны, — заметила Алина.
— Вы также трезвы ужасно! — возразила княжна.
Барышни пристально посмотрели в глаза друг другу и рассмеялись.
Проболтали они затем часа полтора. Теперь, когда все предубеждения ее рассеялись, Мэри была добра, беззаботна. Алина поняла: ей приятно умно болтать, — ведь это так редко выпадает.
— Жаль, — сказала она на прощание, — что мы можем видеться, только когда старшие этого захотят. Но давайте договоримся: мы будем писать друг другу.
— Конечно, Мэри!
Тетушка вовсе не была близкой подругой княгини и являться к ним в дом часто не представлялось уместным. К счастью, недавно завелась в Петербурге городская почта и работала изрядно: отправленное утром письмо ввечеру непременно будет у адресата.
Из письма Мэри к Алине: «Итак, моя дорогая, вчера у Всеволожских случился бал. Я нарочно пишу «случился», потому что в их доме случайно все, от мебели до хозяев. Кажется, в комнаты ворвался вихрь и замер там навсегда, — до того там все безвкусно, нелепо и странно. Все блестит золотом, так что начинаешь всерьез опасаться: вдруг и к ужину золото подадут?
Ну, да Бог с этими Всеволожскими! Помнишь ли ты мое признанье, что было позавчера? Увы, я люблю барона, и это дает мне почти сладостное право ревновать его. Пусть глупцам кажется это смешным, но я ревную его ужасно!
Ты была права, моя дорогая: он слишком — ах, слишком! — в моде. Он танцевал с Козицкой, с Лопухиной и с этой Фифи Толстой. Правда, со мною он танцевал самое главное — мазурку, и мы очень мило болтали. Мило! Но так же мило он болтал, вальсируя, с этой несносной Фифи. Я знаю, у нее красивые ножки. Но где же, мой свет, у ней голова?!
Во время мазурки я, между прочим, сказала, что все мужчины вульгарны: они презирают женщин, любя в них лишь внешнюю красоту. Он возразил, заметив то же о женщинах.
— Но вот вам пример, он рядом, — заметила я. — Угадайте, о ком я. Муж — жуткий урод и немолод, жена молода, красива, хоть и глупа. И любит его, верна ему! Даже странно…
Барон рассмеялся:
— Я знаю, о ком вы говорите, княжна. Но кто вам сказал, что жена верна?
— В этом нет никаких сомнений, — если вы угадали, конечно…
Тут мазурка кончилась. Барон подвел меня к маман. Странно, почему он мне не ответил?.. А впрочем, у страха глаза велики: он знает толк в жизни, но он человек здравого смысла. Влюбиться в женщину там, где нет никакой надежды, кроме, быть может, минутной связи, и существует прямая опасность, — зачем? Неужели он просто тщеславен?»
Прочтя это, Алина задумалась. Барон тщеславен? К чему? Он ведь и так красив, мил, всегда, кажется, весел. Человек, мало заметный в обществе, нередко жаждет признанья. Но зачем стремиться к тому, что уже имеешь?..
С этих пор характер д’Антеса занял мысли Алины больше даже, чем его судьба и внешность. Впрочем, и внешность барона смущала ее. Смущала — не восхищала. Алина и представить себе боялась, что способна пробудить чувство столь блестящего молодого человека.
Она стала лукавить с собой. Алина твердила, что д’Антес — повеса, а он вел себя осмотрительно и прилично. Она замечала другим, что д’Антес неумен, — а он блистал метким своим остроумием. Она находила его недобрым, — а он шутил добродушно, хоть свысока. Он был свободен, естествен, прост, — он не хотел, не умел притворяться! Он… Коротко сказать, Алина страдала.
