В самом доме мы бы сразу наткнулись на новые доказательства присутствия белого человека. Мебель здесь была самодельная, но прочная, изящная и удобная: стулья и кресла из южноамериканского бамбука, называемого «сака» (canabrava); кровати из того же дерева с матрацами из мягкого испанского мха, покрытыми пончо[14]; циновки из волокон другого вида пальмы. Там и сям гамаки. Много книг, картины, писанные с натуры, нотные тетради, скрипка и гитара – все это говорило о домашнем быте, какого не знают американские индейцы.
В некоторых комнатах, а также на веранде посетитель мог бы заметить другие предметы, не слыханные у туземцев: здесь были чучела диких зверей и пресмыкающихся, птиц, препарированные бабочки и блестящие жуки, наклеенные на полоски пальмовой коры, образцы растений и минералов, оригинальные женские наряды местного производства. Такая коллекция могла принадлежать только натуралисту и этнографу. Хозяина звали Людвигом Гальбергером.
По имени видно, что он был немец. И в самом деле, Гальбергер родился в Пруссии, неподалеку от Берлина.
В том, что пруссак был натуралистом, ничего удивительного, конечно, нет; гораздо страннее то, что он поселился в таких отдаленных местах. Вокруг его дома не было ни одного цивилизованного поселения. Вплоть до самого города Асунсиона, то есть примерно на целых сто миль к востоку, здесь не жило ни одного белого. А на север, на юг и на запад до цивилизованных селений было впятеро дальше. Со всех сторон усадьбу окружала неисследованная пустыня, по которой странствовали только исконные ее хозяева – индейцы.
Чтобы объяснить, каким образом Людвиг Гальбергер поселился в такой глуши, необходимо рассказать кое-что о прежней его жизни, о том, что с ним случилось до того, как юн выстроил себе эту одинокую эстансию[15]. Тут придется вспомнить мрачного парагвайского диктатора – Франсиа[16], который четверть века с лишком держал свою прекрасную родину поистине в железной узде. С именем этого злобного тирана связано другое имя, пользующееся совсем иной репутацией. Я говорю об Амадее, или Эме Бонплане[17], известном всему миру друге знаменитого Гумбольдта, его товарище по странствованиям, помощнике и сотруднике в научных изысканиях, еще и поныне не превзойденных по размаху и глубине. Эме Бонплану принадлежит немало открытий, связанных с именем его великого друга, но по своей беспримерной скромности он всегда оставался в тени, доставляя всю славу энергичному и честолюбивому Гумбольдту.
Как ни уважаю я Эме Бонплана, но не могу здесь привести его полной биографии. Ограничусь тем, что напомню некоторые обстоятельства его жизни – обстоятельства, имеющие прямое отношение к герою нашей повести. Ведь не будь Эме Бонплана, Людвиг Гальбергер никогда не поселился бы в Южной Америке. Если прусский натуралист отправился по Ла-Плате и Парагваю, то сделал это, лишь следуя примеру французского ученого.
Расскажем же о приключениях Бонплана в этих прекрасных местах, а затем перейдем к событиям нашей повести.
Развязавшись со своими коммерческими делами, – они, видимо, достаточно тяготили его, – Бонплан поселился на берегу Рио-Параны, но не на парагвайской территории, а на противоположном берегу реки, в Аргентине. Устроившись здесь, он повел далеко не праздную жизнь, но временно забросил свое любимое занятие, увлекательное, но не слишком доходное, – изучение природы. Вместо него он отдался земледелию. Выращивал он, главным образом, «парагвайскую траву», «yerba de Paraguay»[18], из которой приготовляется «матэ», или парагвайский чай. Дело пошло отлично. По соседству жило мирное индийское племя гуарани. Бонплан ладил с соседями, применяя их труд на своих плантациях.
Бонплан быстро преуспел, но на его горизонте неожиданно показалась грозовая туча. Молва о хозяйственных опытах Бонплана дошла до парагвайского диктатора Хозе Франсиа, утверждавшего, что право выращивать «хербу» составляет монополию Парагвайской республики, вернее – его личную. Правда, дерзкий конкурент работал вне пределов Парагвая: плантация Бонплана лежала на территории Корриентеса, входившего в Аргентинскую конфедерацию. Но Хозе Франсиа считался с международным правом только тогда, когда оно опиралось на штыки; Аргентина же в то время не могла ему сопротивляться. И вот однажды в глухую ночь его личная гвардия, отряд знаменитых квартелеро, переправился через Парану, напал на чайную плантацию Бонплана и, перебив с полдюжины пеонов, захватил в плен самого хозяина и доставил в столицу Парагвая.
