Вторая статья книги – «Киберкоммунизм» – вышла в свет спустя четыре года после нашей обличительной речи в адрес Wired. За это время Сеть стала технологической иконой десятилетия. Калифорнийская идеология торжествовала, невзирая ни на какую критику. Медийные пророки и академические эксперты в один голос утверждали, что Сеть создает «новую парадигму» глобального предпринимательского капитализма, а государственное регулирование и бюрократические монолиты индустриальной эпохи скоро будут сметены. Вдохновленные этим неолиберальным пророчеством, инвесторы на Уолл-стрит задирали цены акций компаний, работавших в новой среде, на невиданную высоту, это был «пузырь доткомов». Никто не хотел прозевать возможность отхватить кусок нового Microsoft или Apple, чтобы потом получить сверхприбыль. В 1998 году, когда спекулятивная лихорадка приближалась к своему пику, со мной связался Лэнс Стрейт (Lance Strate) из Университета Фордхэм в Нью-Йорке – он готовил юбилейную конференцию в честь 50-летия начала преподавательской работы Маршалла Маклюэна в этом уважаемом вузе. «У нас в программе много научных докладов, – сказал он, – но они все уж очень респектабельные. Я подумал, что, может быть, вы оживите заседание каким-нибудь умеренно-безумным „интеллектуальным зондом“, как назвал бы это сам Маклюэн?» Проникшись идеей Лэнса, я засел за лекцию, из которой и выросла вторая статья книжки. В 1960-х Маклюэн «зондировал» интеллект своей аудитории, делая совершенно непредсказуемые утверждения, чтобы побудить слушателей взглянуть на современность с неожиданной стороны. В частности, один из его самых знаменитых лозунгов гласил, что психологическое воздействие коммуникационных технологий сильнее, чем идейное воздействие самого контента: «Средство коммуникации есть сообщение»[5]. К своему великому удовольствию, Маклюэн преуспел в доведении до бешенства как защитников буржуазной морали, так и приверженцев большевистских убеждений. Моей задачей было придумать для конференции Лэнса нечто столь же противоречивое. Тогда, в конце 1990-х, все в один голос говорили, что Сеть – это апофеоз свободного рыночного капитализма. Почему бы не развить прямо противоположный тезис, подумал я. Вера калифорнийских идеологов в стройный марш истории к высокотехнологическому неолиберализму уже давно наводила меня на мысли о сталинистских гимнах эпохи холодной войны, предрекавших неизбежную победу «реального социализма». Широко распространившиеся нарушения копирайта[6] было легко интерпретировать как полный крах товарного производства в условиях возникающей информационной экономики. Счастливый от того, что найден отличный «зонд», я был готов атаковать маклюэновскую конференцию в Фордхэме. Когда подошла моя очередь выступать, я громко объявил с трибуны: «Единственная в истории человечества работающая модель коммунизма была создана на пике холодной войны и на деньги американских военных. Это – интернет!»
Вернувшись в Лондон, я переработал свой перформанс в Фордхэме в статью, которая вскоре была опубликована в различных вариантах на бумаге и онлайн. Мой кажущийся энтузиазм в «Киберкоммунизме» по поводу прометеевской миссии дотком-компаний озадачивал тех, кто считал, что соавтор «Калифорнийской идеологии» обязан быть несгибаемым антиамериканистом. Хуже того, оригинальная версия статьи завершалась пафосным посвящением пилотам военно-воздушных сил США, которые обеспечивали поддержку с воздуха партизанам UÇK[7] в войне 1999 года за независимость Косова. Так как статья была построена по принципу маклюэновского интеллектуального зонда, этот провокативный пассаж был абсолютно намеренным. На рубеже тысячелетий Американская империя оставалась бесспорным мировым гегемоном. Крушение СССР не только устранило единственного серьезного империалистического соперника, но и дискредитировало идейную привлекательность всех форм социализма. Знаменательно, что правящая элита США была теперь убеждена, что неолиберальный капитализм американского образца стал апогеем всей человеческой цивилизации, воплощением гегелевского «конца истории». В «Киберкоммунизме» я поставил себе задачей вызвать дух Маклюэна, чтобы привести это самодовольное торжество к внутреннему противоречию. Еще в 1920-е и 1930-е социал-демократы и «коммунисты рабочих советов» доказывали, что большевистский режим создает в России тоталитарную версию американского автозавода – госкапитализм. Переворачивая это сопоставление, я показывал, что доткомовцам из Кремниевой долины идеи технологического элитизма и производства как самоцели так же близки, как когда-то Иосифу Сталину. В этой гегелевской диалектике идейная битва сверхдержав в холодной войне лишь маскировала их общую приверженность экономической рациональности управленческой иерархии. Если считать СССР госкапиталистом, то почему бы не сказать, что в США ведется плановое социалистическое хозяйство в приватизированной форме.
Я отказывался от геополитической ортодоксии холодной войны и стремился возродить для наступающего века определение коммунизма, данное в веке прошедшем. До захвата власти большевиками в 1917 году европейские социал-демократы рассматривали коммунизм как свободное будущее человечества, которое наступит после капитализма. Как подчеркивал Маркс, новое общество можно создать лишь после того, как все возможности старой системы исчерпаны. Каждодневная борьба левых за политическую демократию и экономическое процветание помогает ускорить эволюцию капитализма – его движение к окончательной гибели. В марксистском понимании это означало бы, что наиболее коммунистическим государством на планете к концу 1990-х должен стать глобальный гегемон – США. При этом парадоксальном взгляде на вещи сдвиг в производстве культурной продукции к контенту, создаваемому пользователями, представал предвестником более глубоких социальных преобразований. Предоставляя открытый доступ к информации в Сети, американские неолибералы тем самым спонтанно отказывались от капиталистического способа вести дела при помощи рыночных сделок. В своем неустанном стремлении к прибыли компании Кремниевой долины выстраивали инфраструктуру для следующей стадии человеческой цивилизации: высокотехнологическую экономику дарения.
При взгляде назад из второго десятилетия XXI века моя маклюэнистская сатира на пузырь доткомов выглядит одновременно и провидческой, и устаревшей. Левые исследователи, наконец-то уставшие от вневременности постмодернизма, недавно заново открыли опасную Марксову интерпретацию большого нарратива истории. Эхом аргументации «Киберкоммунизма» звучит их тезис о том, что человечество может спастись от капиталистической эксплуатации только одним путем: полностью реализовав ее эмансипирующий потенциал; такой взгляд называется «акселерационизмом». Однако по контрасту с моей статьей эти заново рожденные марксисты уже не уверены, что острие прогресса по-прежнему находится в США. За истекшее время глобальный гегемон столкнулся с нарастающими проблемами у себя дома: политический клинч, деградация инфраструктуры, эндемичная коррупция, финансовые кризисы, усиление неравенства. Самое главное – Американская империя не только провела и проиграла две жестокие войны, в Афганистане и Ираке, но еще и замахнулась на отдающий манией величия проект системы глобального шпионажа за личными коммуникациями всех и каждого на планете. Неудивительно, что завершающий пассаж «Киберкоммунизма», противопоставлявший модернизирующую энергию США и регрессивную де-эволюцию Сербии, сегодня звучит абсурдно. UÇK была основана маоистами, и поэтому в 1999 году косовары-изгнанники, с которыми я познакомился в Лондоне, были очень циничны по поводу мотивов, побудивших Америку неожиданно встать на их сторону в балканском конфликте. Впрочем, несмотря на левый скептицизм, они думали, что раз уж глобальный империалист помог им победить регионального империалиста, то теперь их освобожденный народ наконец-то станет частью современного мира. Однако сегодня мы понимаем, что именно Сербия Милошевича в 1990-х – деспотический режим, возглавляемый отставным банкиром и сочетающий в себе худшие черты неолиберализма и фашизма, – оказалась предчувствием кошмарных политических реалий западного капитализма 2010-х. Когда я пишу эти строки, гражданское население Газы, Мосула и Донецка платит тяжкую цену за отказ гегемона от базовых ценностей современной эпохи («бегство от модернити»[8]). Если мы не хотим, чтобы эти ужасы распространились с приграничных земель, угрожая системным основам империи, нам срочно нужна новая стратегия ускоренного движения к лучшему будущему.
