Приехав к отелю, я долго смотрел на счетчик. Нет, к сожалению, это счетчик, а не часы – надо платить! Еще три фунта. Я вошел в отель и, почему-то не пожелав воспользоваться лифтом, мрачно стал подниматься по лестнице. На лестничных площадках тускло светились какие-то глиняные хари. На моем этаже харя не горела. Тоже мне «сервис»! Я шел по коридору, с усилием отталкивая преграждающие коридор тугие пожарные двери с надписью на них «Пут офф».
Да… Приехал черт знает зачем! Массу денег истратил в Сохо… Плохо! Я отжал тугую дверь и влез в номер. Ночью я проснулся оттого, что стало холодно. Я нащупал в стенке кондиционер, поставил переключатель на «хот» – горячее, постоял в темноте и вдруг почувствовал: «А я ведь в Англии! Стою сейчас прямо в Англии… Счастливчик! Запомни: ты счастливчик!» И я спокойно уснул.
После завтрака мы уютно уселись в автобус. Национальная галерея – великолепный Тернер! Потом «Тэйт-галери» – прекрасные импрессионисты!
После обеда автобус вынес нас из Лондона. Мелькали широкие зеленые поля с редкими стадами овец, иногда почему-то павлинов… Машин навстречу попадалось очень мало, особенно грузовых. И снова – зеленые травяные поля, пустынное шоссе. «Ш-ш-ш!» – пронесется легковая, и опять тишина. Англичане вообще, как я заметил, отнюдь не выставляют наружу процесс производства, не упиваются им, как это делаем мы, наоборот, скрывают его, и кажется, что существуют лишь зеленые поля – и белые овцы.
Стали подниматься башни. Чистый красивый Оксфорд… Студент в шлепанцах, по-домашнему, зашедший в церковь и заигравший вдруг на органе.
Но главное наслаждение, таясь и дрожа, я готовил себе на вечер: пойти по Лондону, самому выбирая маршрут, заворачивая, где я захочу! Не по «общей устремленности» (пропади оно пропадом, Сохо!), а по своей!.. И снова оказался, где все – на главной торговой улице Оксфорд-стрит. В сумерках зажигались названия, зеленые – магазинов «Вулворт», красные – «Маркс и Спенсер». Сплошные магазины: входишь – обдает теплый сухой ветерок, под ногами пружинит толстый ковер. Фурычит где-то тихая музыка, и повсюду – отличные шмотки! Но на два фунта ничего не подобрал. Пройдя эту бесконечную улицу магазинов, я вошел в паб. Красный ковер под ногами, мягкие диванчики, над стойкой – длинный ряд перевернутых разноцветных бутылок, закрытых крантиками. Посреди ковра лежала чья-то огромная собака, и никто ее почему-то не бил мокрой шваброй, не гнал. Основная идея их жизни, как понял я: не драматизировать.
…Я свернул на широкую аристократическую Парк-лейн: белые дома с мраморными колоннами – вдали от тротуаров, за деревьями. Пустые, сдержанно освещенные магазины. За тротуаром бесшумно двигались в несколько рядов красные огоньки машин, дальше темнел прохладный простор Гайд-парка. Потом я вышел на Пиккадилли-стрит и, как старый лондонский сноб, подумал: «Как вульгарны все же эти торговые улицы!»
…На следующее утро обнаружилась маленькая катастрофа. Я настолько привык к нашему автобусу, настолько он казался мне домашним, уютным, что накануне я оставил там шарф и кепку.
После завтрака на площадке перед гостиницей возник автобус совершенно другой. Но водитель остался прежний, и я долго толковал ему о своей пропаже.
– Я вонт ту сии май кеп!
Я делал рукой кольцо вокруг головы. Хочу, мол, увидеть мою кепку… Но как?! Водитель Кристофер, подтянутый, седой, сразу же улыбнулся, как улыбаются все англичане, когда к ним обращаешься: радостно, поощрительно, словно заранее одобряя то, что ты только собираешься еще сказать. Но меня он не понял. «Мол, кто мешает этому чудаку увидеть свою собственную кепку?» Ладно уж! Пусть остается кепочка им. Говорят, они испытывают экономические трудности… Дарю!
Я вылез из автобуса – который, оказывается, снова нацелился за город – и решил самостоятельно посетить те места, что волнуют любого «англомана»: Челси, мост Ватерлоо. С картой Лондона я пошел к метро. Кроме эскалаторов, в лондонское метро можно спуститься еще на лифте, и, когда долго спускаешься в тесном темноватом лифте, становится страшно, начинает ощущаться глубина земли, ее тяжесть. Метро английское на наше абсолютно не похоже, а похоже на лабиринт. С одной и той же платформы, но на поездах разного цвета можно уехать по разным линиям. Я долго изучал план, потом вошел наконец в серебристый вагон с поперечными диванчиками. Дверцы со стуком закрылись. Вместе со мной вошли две женщины – мать и дочь. Они тоже изучали план и поняли, что сели не на ту ветку. Они стали хохотать и хохотали до следующей станции. Да, запас оптимизма у них изрядный!
Район, где я вышел, показался обшарпанным – зато я нашел художественный магазин и был ошеломлен: все любимые мои художники едва ли не в подлинниках… во всяком случае, в натуральную величину! Боттичелли! Руссо!.. Еще какой-то художник, которого я до этого видел только во сне. Потом я гулял в Челси; по улицам летали желтые листья. Пестрые китайские, индийские кварталы. Потом я попал на какой-то рынок: на низком, сыром пустыре стояли навесы, люди, похожие на цыган, продавали всякую всячину. За рынком возвышался огромный собор, и возле него молодые ребята с красными от холода носами играли на гитарах, пели и раздавали всем листки с распятием. Пока я шел обратно через мост, голова моя окончательно озябла. На Трафальгар-сквер я увидел выворачивающий с Чаринг-кросс наш вчерашний автобус с зеркальными стеклами. Кепочка! Кепа моя! Я бросился наперерез, но автобус поехал по Пэлл-Мэлл и исчез.
Ну ничего! Я вспомнил, что рядом с нашим отелем есть магазинчик, где продаются кепки, рубашки… С хозяином его мы были почти что знакомы. Еще в день приезда я увидел его – он горестно сидел на ступеньках своего заведения, разложив вокруг себя свой товар.
Тогда же я мерил у него приглянувшуюся мне замшевую кепку.
– Фри паундз… три фунта! – сказал я тогда, показывая три пальца.
Он молча сорвал кепочку с моей головы, и выражение его лица ясно говорило: много шляется тут разных приезжих типов, желающих за три фунта иметь кепочку, которая самому ему влетела в четыре! Теперь, когда голова моя зябла, я вспомнил про него. Мне почему-то казалось, что теперь он уступит мне кепочку за три фунта, единственное, что огорчало меня, – что и трех фунтов у меня уже не было… Правда, ставят во всех магазинах – 9,99, потом – 2,99… Заманивают! Но нас не заманишь!.. Денег нет.
Как только я вошел в его лавку, он радостно вскочил.
– Плиз, плиз! – Он показывал рукой внутрь своего магазина.
И тут же натянул мне на голову полюбившуюся мне кепку и, трогательно, но горделиво улыбаясь, произнес:
– Фри паундз!
– …Ноу, – сказал я, протягивая на ладони мелочь.
Лицо его гневно исказилось, он опять сорвал с моей головы кепочку, бросил на полку. Ссутулившись, я удалился. Через час он отдавал ее мне за два пятьдесят, но беда в том, что и двух пятидесяти у меня уже не было: огорчившись, я дернул пивка и теперь мог разве что подать нищему.
В конце концов он готов был уступить мне кепочку за любую сумму, но у меня и любой суммы не оказалось в наличии. Купив дочери на последние пенсы чуингвам, я шел мимо его лавки. Уронив голову, он, как обычно, сидел на ступеньках. Увидев меня, он поднял голову.
