Так и росла Мина в доме своих родственников, не лишенная крова и хлеба, но и не видящая родительской ласки. У дяди один за другим родились два ребенка — мальчик и девочка. Ему теперь было о ком заботиться, он и заботился о них, а Мина росла как бы отдельно — она же была не его дочь. Тетя быстро уловила изменения в настроении мужа и, как могла, постаралась выставлять племянницу мужа в не очень приглядном свете, тем более что это было совсем нетрудно: порванное нечаянно платье или оброненный за завтраком кусок лепешки, — мало ли прегрешений можно заметить за ребенком и превратить их едва ли не в трагедию.
Поначалу дядя, чувствуя, что девочка не так уж и виновата, и пытаясь ее защитить, говорил жене:
— Ну что ты, право? Она же ребенок.
— Ребенок, — кивала жена. — Я уже молчу о том, что это не наш ребенок, ладно, пусть. Но если она живет в нашем доме и ест наш хлеб… — При этих словах голос тети достигал трагического накала: — … если ест наш хлеб, то она должна вести себя так, как ведут порядочные и послушные дети во всех семьях. Мы кормим ее, обуваем, одеваем! А что взамен?
В эту минуту ей самой Мина казалась исчадием ада.
— А она! — кричала женщина. — А она!..
— Ну ладно, ладно, — успокаивал ее муж.
Он не переносил женских слез.
— Мы относимся к ней, как к собственной дочери, — продолжала жена. — И все — за наш счет. После ее отца осталось двадцать тысяч рупий… — При упоминании о деньгах она начинала кричать еще сильнее: — … но мы ни рупии оттуда не взяли. Все, все за наш с тобой счет! И после этого она еще рвет платья!
Становилось ясно, что с этой девчонкой надо основательно разобраться. Что такое, в самом деле? Как она смеет?
И только один человек в доме любил и жалел девочку. Этим человеком была старенькая няня Гангу. Она жила здесь давно, ей довелось растить еще дядю Мины, а когда он вырос, она поднимала Мину и родившихся дядиных детей. У старой женщины было очень доброе сердце, и она не могла согласиться с хозяином в том, что касалось Мины. Конечно, она никогда не спорила с ним, но это не мешало ей одаривать сироту сладостями, купленными на свои деньги, и утешать девочку, когда она бывала несправедливо обижена. Гангу словно старалась компенсировать ту разницу, которая существовала в отношении хозяина к собственным детям и к племяннице. Она в чем-то заменяла девочке мать, если, конечно, родную мать можно действительно заменить.
Мина росла, и росли придирки к ней. Дядина жена использовала любой повод, чтобы продемонстрировать свое недовольство. Она особенно не церемонилась с девочкой, но единственное, что ей было не под силу, — совсем избавиться от нее. Выгнать Мину из дома она не решалась, а других способов не видела. Вот только разве замужество этой несносной девчонки? Но до окончания университета и думать об этом не имело смысла.
Когда Мина вошла во двор, катя свой искалеченный велосипед, брат спросил ее, глядя широко раскрытыми глазами:
— Ты что, сломала его?
— В меня врезались.
— Врезались! — завопил мальчик. — Ей сломали велосипед!
И бросился к дому.
— Подожди! — крикнула девушка. — Постой!
Но было уже поздно. Маленький ябедник ворвался в дом и подбежал к матери, сидящей в кресле:
— Мина сломала велосипед! Представляешь? В нее кто-то врезался!
— Сломала велосипед?!
Глаза хозяйки недобро сверкнули. Она тяжело поднялась из кресла — это она, негодная девчонка, забирает у нее здоровье своей неблагодарностью — и направилась к мужу.
— Ты слышал? — поинтересовалась она злорадно. — Твоя племянница сломала велосипед. Ты горбатишься день и ночь, зарабатываешь для нее деньги, а она, неблагодарная…
Это было слишком знакомое вступление, чтобы не знать, что делать дальше.
— Сломала? — вздохнул дядя.
Он был расстроен то ли самим фактом поломки, то ли тем, что жена не оставляет его в покое и опять придется-таки наказать племянницу.
— Где она?
— Там, во дворе, — ответила с готовностью жена. — Что она о себе возомнила в самом деле?
Дядя поднялся из-за стола и направился к выходу. Жена семенила следом, ожидая увидеть скорую расправу. Маленький ябедник увязался было за ними, но мать несильным, почти ласковым шлепком направила его в другую сторону.
— Ну, что ты опять натворила? — поинтересовался дядя, спускаясь с крыльца.
Его усы топорщились, демонстрируя высшую степень охватившего его негодования.
— Что, сломала велосипед?
— Да, — ответила Мина, понурившись. — В меня врезался какой-то парень.
— В тебя врезался? — переспросил дядя.
Это несколько меняло дело. Получалось, что девушка не виновата. За что же ее наказывать? Он обернулся к жене, ища поддержки, но та считала иначе.
— Кто-то врезался в нее, видите ли! — возмутилась женщина. — А она сама куда смотрела?
Дядины усы снова встопорщились, он готов был уже обрушиться на племянницу, но в этот момент из дома выбежала няня Гангу.
— Что же это такое? — вскричала она, подбегая и тревожно всматриваясь в лицо Мины. — Ты не ушиблась, девочка моя? Ах, господин Санд! Что же вы напустились на нее из-за этого велосипеда? Разве это самое главное? Ведь нужно узнать прежде, все ли в порядке с самой Миной, а уж потом печься об этой груде железа.
— Ничего с ней не произошло, — возразил хозяин с досадой.
Он и сам чувствовал, что не совсем прав, напустившись на племянницу, а тут еще няня поучает его.
— Не сердитесь на меня, — сказала хозяину няня. — Когда ты был маленьким, я заботился о тебе. Сейчас я точно так же забочусь о Мине и молю Всевышнего, чтобы у нее все было хорошо.
Санд махнул раздраженно рукой и пошел прочь.
— Никто и не думал обижать твою Мину, — сказала его жена, прежде чем уйти в дом. Она не хотела, чтобы о них судачили на улице. — Ты же знаешь, Гангу, что все мы ее любим. Но она должна быть аккуратнее, вот и все, что от нее требуется.
Гангу обняла Мину, прижала к себе.
— Пойдем, моя девочка. Все действительно хорошо? Ты не ушиблась? Ну и славно. Как твой экзамен?
— Сдала, няня.
— Ты умница, — сказала Гангу. — Знаешь, я догадывалась, что ты сдашь сегодня экзамен, и поэтому заранее приготовилась.
— Приготовилась?
— Да, я купила тебе сладостей.
— Няня! — воскликнула Мина. — Добрая няня!
Кто еще мог бы так заботиться о ней? Только родная мать.
ПРОЩАЛЬНЫЙ ВЕЧЕР
Такое случалось только раз в году. В конце мая, когда заканчивалась летняя сессия, университет провожал своих воспитанников, тех, кто пять лет провел в его стенах и теперь должен был покинуть его. Последняя общая встреча, последний вечер перед тем, как расстаться. Особым был этот вечер, здесь больше грустили, чем веселились, но грусть эта была светлой, потому что впереди каждому выпускнику виделась — правда, пока и не очень отчетливо — новая жизнь, а разве в будущем может быть плохо?
