Толпа загудела. Стража еще плотнее сомкнула ряды.
— И я! — раздался звонкий голос де Шарнея, вставшего рядом с де Моле. — Я отказываюсь от своих признаний, сделанных ранее перед судом.
— Кто-то еще? — почти прокричал Гийом. Он с трудом сдерживал ярость.
Однако де Гонвиль и де Перо отрицательно мотнули головами, продолжая сидеть на скамье.
Толпа гудела. Даже для видавшего всевозможные виды Парижа это был редкий спектакль. Бюссон, папский советник по части канонического права, наклонился к уху архиепископа, что-то нашептывая ему. Лицо Гийома просветлело, и он снова вскинул вверх руку, в которой на сей раз был зажат архипастырский жезл — символ его власти.
— Молчать!!! — Голос инквизитора Франции был слышен в самых дальних уголках площади, а память о должности Гийома привела в чувство даже самых крикливых и буйных. — Молчать! — Он повернулся к эшафоту. — Если господа де Моле и де Шарней рассчитывают на новый суд, то, уверяю вас, господа, напрасно. По каноническому праву человек, отказавшийся от прежних признаний в богохульстве, объявляется нераскаянным еретиком и как таковой без всяких обсуждений приговаривается к публичному сожжению на костре. Это ваш новый — и окончательный — приговор, господа.
Приказав прево под усиленной охраной отвезти де Гонвиля и де Перо в тюрьму, где они до того содержались, Гийом жезлом указал на стоящих на эшафоте тамплиеров.
— Эти двое останутся здесь до получения вестей из Фонтенбло. Мы отправили гонца к Его Величеству, дабы король решил, когда и где состоится казнь.
IV
Климент видел, какого труда стоило Филиппу его внешнее бесстрастие. Тем не менее, выслушав посланца Гийома, король недрогнувшей рукой поднес к губам бокал и сделал несколько глотков, а вытерев губы, спокойно произнес:
— Что ж, дело тянулось и без того слишком долго. Казнь состоится сегодня.
Папа открыл рот, чтобы что-то возразить, но король небрежно махнул рукой:
— Знаю, Ваше Святейшество, знаю. Да, все будет готово не раньше вечера. Но… Тем эффектнее, не правда ли?
— Где Ваше Величество желает установить столбы? — с поклоном поинтересовался гонец.
— На Иль-де-Жюиф[1]. — И Филипп рассмеялся. Делал он это так редко, что руки Климента покрылись гусиной кожей. — Согласитесь, ведь это справедливо: отправить наших нехристей туда, откуда в последний путь отправлялись исконные враги Христовы. Да и на обоих берегах Сены места хватит для всех парижан, кому интересно будет полюбоваться на это зрелище.
V
Помост, на котором сейчас восседали король Франции, папа римский, архиепископ Санса и еще несколько высокопоставленных прелатов, был окружен тройным кольцом охраны. Несмотря на искусно подогретую ненависть к храмовникам, у тамплиеров в Париже все же было не так уж мало сторонников.
Осужденные, привязанные к врытым в землю столбам, были обращены лицами к помосту, и де Моле не сводил ненавидящих глаз с изящных черт Филиппа Красивого, лишь изредка переводя взгляд на сидевшего рядом с королем Климента Пятого. Толпа глухо гудела в ожидании эффектного зрелища. Наконец Филипп поднял руку и опустил ее: пора.
Помощники палача в ту же минуту поднесли горящие факелы к вязанкам хвороста, сложенным у подножия столбов. Пламя вспыхнуло мгновенно. Парижская чернь на обоих берегах Сены радостно взвыла.
Де Моле поначалу не почувствовал ни жара, ни боли. Но когда языки пламени стали лизать его высохшие старческие ноги, он застонал. И услышал, как помимо его воли из пересохшей глотки вырываются слова, обращенные к помосту под балдахином:
— Я невиновен… Я невиновен… На мне нет вины… Лишь перед братьями моими, да смилуются они надо мной на Суде Всевышнего…
Те, до кого донеслись слова Великого магистра, впоследствии переиначивали их на свой лад и так и эдак. Когда спустя месяц после казни, 20 апреля 1314 года, папа Климент скончался, а в ноябре того же года Филиппа Красивого хватил удар на охоте, после чего он протянул лишь несколько дней, в народной памяти окончательно сформировалась и закрепилась легенда о том, что в своей последней речи Великий магистр из пламени костра призвал короля и папу на Высший суд — и не позднее конца того же года. Да и как было не поверить в такой рассказ: ведь оба виновника гибели и ордена тамплиеров, и самого Великого магистра покинули бренный мир в тот же год, что и де Моле. Умирая при этом в не менее страшных муках…
Глава 1. Звонок
I
Сэр Артур, девятый баронет МакГрегор, поглощал завтрак с завидным аппетитом.
Эли, с которой Артур жил в некоем подобии гражданского брака чуть менее года, хмуро посмотрела на него через стол, заметив:
— Арти, у меня такое ощущение, что ты не ел месяца два.
МакГрегор удивленно вскинул брови. Его красавица подруга была явно не в духе. Понять бы еще — с чего?
— Милая, после «подзарядки твоих батареек» мне, человеку пожилому, просто необходимо подзарядить свои. Компенсировать немыслимый расход калорий.
Насчет «пожилого» Артур явно кокетничал. В свои сорок один год он не без оснований гордился спортивной фигурой гребца и энергией, которой позавидовал бы и человек на десять лет моложе. А «заряжать батарейки» мадемуазель Бернажу, что означало не час и не два безумного секса, МакГрегор был готов всегда. Хотя порой Эли изматывала его всерьез. Но дело было вовсе не в развращенности красавицы Элеутерии — и не в нимфомании, в чем ее мог бы заподозрить человек, не знакомый с нею. Кстати, в начале их любовной связи Артур предположил именно это. Однако «это» называлось серьезнее и требовало более серьезного к себе отношения. Синдром Клювера-Бьюси с акцентом на гиперсексуальность. При половой неудовлетворенности синдром этот всерьез «сажал» и память, и способность мыслить, и энергетику в целом. Так что «заряжать батарейки» ей нужно было едва ли не еженощно. К чести баронета будь сказано, он весьма достойно справлялся с этой задачей. Как и в прошлую ночь.
Тем более непонятна была для него ее утренняя раздраженность, хмурость и совершенно не свойственное ей уныние.
— Что-то было не так? — спросил он.
— Сон, — коротко ответила она, уставившись в чашечку с кофе.
— Сон? — недоуменно повторил Артур.
— Сон, Арти, сон.
— Ты имеешь в виду кошмар? Но у тебя не бывает кошмаров.
— Это… не был кошмар. То есть не совсем кошмар. Скажем так: это было неприятно и… очень тревожно.
— Так что это было? — настаивал МакГрегор, повернувшись к дверям столовой, где только что стоял его дворецкий, он же шофер, он же верный помощник и даже друг, Джеймс Робертсон. Однако Джеймс, поняв, что разговор за столом приобретает весьма личный характер, уже абсолютно бесшумно ретировался в коридор, прихватив с собой повариху Салли, которая обычно ревностно следила за тем, по вкусу ли пришлась сидящим за столом ее стряпня, притом что, кроме похвал в свой адрес, она никогда ничего не слышала.
