Когда бабуля была еще жива, она мне всякое показывала, пока никто не видел. Бывало, бросала листок в суп, пока дед отвернется, и подмигивала – быстрое хитрое движение. Иногда к ней приходили девушки, только когда не было деда. Для девушек, которые хотели забеременеть, она делала крохотных младенцев из бечевки и соломы, чтобы можно было положить в карман и носить там, втайне от всех. Это-то и навело меня на мысль. Бабуля это называла «призывом» и говорила, что об этом надо помалкивать, потому что дедушка рассердится. Все, что может понадобиться, верила она, у нас под рукой, в лесу; она никогда никуда не ездила, даже в Глостере не была. Умерла она во дворе дома, под явором. Когда ее нашли, лежала, как упавшая кукла, привалившись к стволу, и все говорили, как грустно, что она умерла в одиночестве. Я думаю, она сама так решила. У нее в волосах были семена клена, похожие на ключики. И целая пригоршня на коленях, словно ее могла ждать сотня дверей, которые пришлось бы открыть, чтобы понять, куда теперь идти.
Когда я была маленькой, я ей подражала. Я собирала листья и травы в пучки и бормотала над ними. Клала возле двери камень, чтобы тот, кто замыслил недоброе, об него споткнулся. Тогда я просто играла, но сегодня чувствовала покалывание жизни в кончиках пальцев, словно если я воткну в землю прутик, он выбросит в небо зеленые листья.
Нож подмигнул, когда я его занесла.
– Прошу в третий раз.
Мне не понравилось, как жалко прозвучал мой голос среди деревьев. Я прочистила горло и начала заново, обращаясь к лесным кронами и падавшим сквозь них лунным лучам.
– Прошу в третий раз. Вот я, здесь и сейчас, призываю настоящих родителей. Впредь больше пытаться не стану. Если вы ко мне не придете, я буду знать, что я одна навсегда. Сгодится любой знак – просто покажите, что вы можете прийти, не сегодня, но когда-нибудь.
Луна поднялась так высоко над деревьями и сияла так ярко, что я видела все очень ясно, даже яснее, чем днем. Луна была рентгеном, просвечивавшим лес до костей. Я принялась за дело: нашла на земле палочки, связала их красной шерстяной ниткой. Ячменные колосья, похожие на весла, пошли на концы четырех тонких прутиков-рук. Я расколола каштаны и вытащила из их голов блестящие ядра. Волосы из травы. Пока я шила, игла быстро и ярко вспыхивала, погружаясь в мягкую разорванную простыню, которую я стащила, и выныривая из нее. Я кромсала и шила полночи, пока передо мной не встали, вонзив общую ногу в землю, две фигурки. Воткнутые торчком, они показались мне скорее распятиями, чем куклами. Мягкие белые лоскутки, которые должны были изображать одежду, казалось, превратились в обмякшие бледные тела повешенных.
Я прислонилась к дереву и раскрыла на коленях «Алису в Стране чудес». Вот она, Алиса, падает головой в нору. Я нахмурилась: что это за знак? Страшное падение. Я захлопнула книгу.
– В последний раз. Придите ко мне, мама и папа. Вы оставили меня людям, которым на меня наплевать. Ну Барбара, наверное, не так плоха, хотя бы иногда.
Я остановилась, задумалась, что будет, если мои родители на самом деле придут. Представила ряд именинных тортов, за все годы, что они пропустили, начиная с трех, – он будет маленьким, круглым и розовым, – и заканчивая тринадцатью. Этот, с тринадцатью свечками, будет самым роскошным: золоченым, украшенным драгоценными фруктами в сиянии мягкого огня. Но тут я впервые подумала о Барбаре. Увижу ли я ее снова?
Я вздохнула.
– Но она чаще всего делает, что скажет Мик.
Вокруг меня шелестели деревья, временами шумели мелкие животные.
– Эти люди не моя плоть. Они не моя кровь.
Я остановилась и снова прислушалась. Казалось, все кругом притихло.
– Спасите меня, – сказала я. – Пожалуйста, спасите меня. Я не знаю, почему вы меня бросили, когда я была маленькая, но знаю, что должна быть веская причина. Только теперь вы должны прийти и забрать меня. Вы – моя семья.
В конце концов я прижалась к дереву, почувствовала, как оно царапает мне лицо, и когда широко разлился лунный свет, два лица вспыхнули передо мной, всего раз, как в фильме ужасов, а потом все потемнело и съежилось.
Проснувшись, я пошевелилась и размяла плечи, затекшие из-за того, что я всю ночь проспала, привалившись к дереву. С моей головы дождем посыпались листья.
За деревьями мерцало что-то желтое. Мгновение спустя я опознала в этом фонарик. И прижалась к стволу дерева, услышав голоса за светом: один принадлежал Мику, я знала, я почти перестала дышать, казалось, насовсем. К тому времени, как фонарики выключили, луна ушла, и сквозь ветви просочился зеленоватый редкий свет, озаривший то, что лежало передо мной. Ветерок подхватил страницы книги, и насекомое, похожее на блоху, с цоканьем проскакало по бумаге. Без фонариков почему-то было только хуже. Я представляла, как люди крадутся по раннему утру, высматривая меня привыкшими к темноте глазами.
Краем глаза я заметила что-то вьющееся – неторопливого червяка, разбуженного ранним теплом. Он хрустел веточками, продвигаясь вперед, и свежие листья волнами поднимались по обе стороны его толстого серого тела. Вот он заполз между двумя фигурками из прутиков, свернув одну из них на сторону.
Потом тишину где-то неподалеку нарушил треск, шум, с которым кто-то перелезал папоротник и упавшие ветки или распихивал их ногами.
– О нет, – выдохнула я, отталкиваясь пятками от мягкой земли в попытке распластаться по стволу.
Поздно. Несмотря на то что уже рассвело, луч снова зажегся и уперся мне прямо в глаза. За ним угадывался силуэт высокого мужчины. Я узнала его грузную фигуру. Это был сосед с другого конца нашего ряда домов.
– Мик, я ее нашел. Она здесь.
Луч фонарика качнулся, уходя от моего лица, когда сосед отвернулся и заговорил. Голос его был полон воодушевления: он точно уверен, что все сделал правильно.
– Мик. Она тут, тут она! – снова крикнул он, светя фонариком мне прямо в лицо.
Слева от меня раздался треск. Потом шаги замедлились, стали легче; уверенная походка, так ходят те, кто может расслабиться, потому что погоня окончена. Фонарики погасли. Утро все сильнее пробивалось сквозь полог леса – бледное, словно от нездоровья, но внезапно высветившее и обозначившее набросанный передо мной хлам.
– Дешевый фокус. – Мик приблизился, слегка запыхавшись; его силуэт меня поразил, он был точно уменьшившийся великан. – Старый фокус, подушка в кровати. С чего ты взяла, что это сработает, если оставила калитку в саду распахнутой настежь, не возьму в толк.
– И вот она, поглядите.
Он сунул указательные пальцы в передние карманы джинсов и оттопырил зад.
– Мы думали, нас обокрали. Думали, воры все еще могут быть в доме, прячутся. – Он опустил взгляд. – Это еще что?
Носком ботинка он поворошил то, что лежало передо мной на земле. Я увидела все это его глазами. Что-то случилось ночью с фигурками, я заметила, что они начали меняться перед тем, как уснула, и теперь преображение завершилось. Они стали отвратительными: рты, скалящиеся с лиц-каштанов, спутанные и потускневшие волосы из травы. Они казались недостающим звеном между обезьяной и человеком, еще не открытым видом. Волосы с головы куклы отвалились, как маленький паричок, открыв блестящий череп из каштана.
