— Вот вам личное. Невольно вспомнил — и сравниваю. Три года примерно назад покончил с собой другой замечательный врач — Ленни Квинс. Нашли его в машине. Тоже выстрелил себе в висок. Только в правый. Тоже пистолет в руке. И даже калибр, по‑моему, тот же — двадцать второй. Следствие тогда долго не могло решить — самоубийство это или убийство.
— А вы что думаете?
— А что мои думы? Там начинается долгая история. С одной стороны — этот Ленни, каким я его знал, пятерых бы уложил, прежде чем стрелять в себя. С другой — он был алкоголиком, и мы при вскрытии обнаружили большую дозу алкоголя в крови. То есть он был сильно пьян в момент смерти… С третьей стороны — решающих улик не было. In dubio pro reo[1]. Так все и кончилось… Но смотрю сюда, — Глетчер кивнул на стол Фелпса, — и вспоминаю… Итак: во‑первых, стреляли с близкого расстояния, почти в упор, — продолжал Глетчер. — У меня впечатление, что Фелпс знал стрелявшего. Судя по положению тела, профессор оторвался от бумаг на письменном столе, чтобы просто ответить зашедшему в кабинет на какой‑то вопрос. Если бы он почувствовал что‑то угрожающее, он бы вскочил на ноги, что‑то сделал или по крайней мере попытался сделать. А тут… Полная безмятежность, я бы сказал. Если завтра позвоните, сообщу подробности. А пока… — Глетчер шутовски приподнял неизменную свою кепочку. — Берегите себя, джентльмены.
Олег отошел в угол и стал присматриваться к обстановке небольшого кабинета. Ничего необычного — разве что на стене вместо неизбежных в медицинских офисах печатных недорогих репродукций живописной классики — здесь увеличенная старая фотография Шеппард‑Хауза. Снята, судя по всему, лет восемьдесят назад, вокруг сказочного домика еще совсем мало строений — тогда это была городская окраина.
Замечательный снимок. Да еще на стене за креслом Фелпса в рамке небольшая миниатюра — Олег вспомнил, как Фелпс горделиво показывал ее — это подарок от какого‑то восточного шейха, которого Фелпс вылечил. Оригинал средневековой персидской миниатюры — стоит наверняка изрядную сумму, но вот она на стене, а чего стоило корыстному убийце положить ее в карман да и унести?
Значит, не за этим приходил или приходили к Фелпсу.
Кто, кстати, приходил? И откуда?
Олег осторожно прошел к дверям в задней стене кабинета. Что там? Комната отдыха? Да, примерно что‑то в этом роде. Раскладной диван, кресло, небольшой столик с лампой. На нем — включенный лэптоп. На экране дружно водили смычками музыканты, и из динамиков тихо лилась музыка. Дальше — небольшая ванная комната. Перед ней — что‑то вроде прихожей. А вот о двери, ведущей из этой прихожей, Олег ничего не знал. Дернул — закрыто. Попросил, ему открыл стоявший неподалеку перепуганный комендант здания, он же — ночной сторож.
Дверь вела в коридор, но не в тот, по которому больные шли в приемную, а, так скажем, служебный — им пользовались те, кто поднимался не на лифте, а по лестнице — врачи и сотрудники офиса.
Олег прошелся по коридору, спустился по винтовой лестнице, выходившей прямо на улицу, и снова поднялся в кабинет. Этим путем сюда мог прийти кто угодно и когда угодно — если только дверь в кабинет оставалась открытой. Впрочем, чтобы открыть замок при необходимости, не надо быть специалистом высокой квалификации.
Ричард Фелпс оставался верен себе — меры безопасности в его клинике были, можно сказать, нулевые. Хотя, с другой стороны, — а кого и чего бояться знаменитому профессору?
Основные его противники были, как понимал Олег, отнюдь не среди знаменитых лос‑анджелесских гангстеров, а в совсем других сферах — в сенате, скажем, или в конгрессе.
А с ними нужны совсем иные меры безопасности.
Олег позвонил в группу — смуглому курчавому пареньку по имени Лайон, новому помощнику. Назначил совещание на сегодня в пять.
Увы, малой кровью и формальным отчетом здесь дело не обойдется.
Придется поработать.
Вон Хопкинс звонит по мобильному и наверняка затребует срочный отчет.
* * *
Олег так привык к Хопкинсу, что иногда ему самому казалось, что он знал его всегда. Между тем трудно было найти двух людей со столь несхожим жизненным опытом, привычками, взглядами. Можно сколько угодно говорить о том, что противоположности сходятся. Говорить можно вообще что угодно и о чем угодно — всегда найдутся люди, которые вашу точку зрения примут. Точно так же можно ручаться, что найдутся и другие, которые с ней категорически не согласятся. Впрочем, о дружбе Олега и Хопкинса знали немногие — не то чтобы они свои отношения скрывали, они их просто не афишировали, и в этом стремлении вносить в свои жизни как можно меньше гласности и публичности они были совершенно едины.
А началась эта странная дружба лет за десять до описываемых событий, в осенней Москве 1997 года. Страна с трудом начинала приходить в себя после передела и кровавых разборок начала девяностых. Новые реалии уже приживались, хотя и с трудом. Новоиспеченные олигархи и просто разбогатевшие люди начинали привыкать к своему богатству и осознавать свою новую социальную роль. Передел власти в столице был в основном завершен, но то тут, то там еще вспыхивали огни раздора. Конфликты решались — чаще всего еще кроваво и жестоко, но решались.
Криминальные разборки, стрелки и терки перестали быть ежедневными. Одним словом, жизнь понемногу входила в нормальную колею. Завершался этап первоначального накопления и все ужасы, с ним связанные.
Работать в правоохранительных органах в те годы было еще очень трудно. Старые кадры были разогнаны или сами перешли на службу в частный сектор — в корпорации или охранные агентства, где их профессионализм ценили и оплачивали соответственно. Те, кто остался, на нищенскую зарплату выживали с трудом. Но милицейское начальство старалось делать все что можно, чтобы органы работали и в существующих тяжких условиях. Платили премии, материальные стимулы придумывали, организовывали приезды в Москву представителей полицейских служб разных стран для «обмена опытом» — так это называлось.
Вот тогда Олега и вызвал генерал Федченко — он в главке отвечал за подготовку кадров, поэтому по работе они не сталкивались, и Олег видел его впервые. В небольшом генеральском кабинете господствовал привычно‑советский стиль: зеленые скатерти, панели мореного дуба, батарея телефонов на столе, в том числе два цвета слоновой кости, с гербами СССР на дисках. Словом, все как обычно, только привычный красный флаг за спиной хозяина кабинета заменен на триколор, да двуглавый орел прилепился к стенке над ним, да вместо портрета генерального секретаря — портрет Ельцина.
Федченко выглядел усталым. Время в Москве было трудное — как раз в эти дни давняя кровавая вражда между двумя крупными соперничающими бандитскими группировками перешла в стадию вооруженного конфликта, и милицейские руководители не уходили с работы сутками.
