Завершилось совещание быстро, по-деловому. Договорились, что фирмачи улетают в Средневолжск завтра же.
После ухода гостей шеф задержал Катю.
— Значит так, Катерина. Завтра ты поедешь с ними.
— В Средневолжск? — удивилась она.
— Здрасьте! Ну куда еще?
— Но там же есть переводчик.
— Если я посылаю тебя, значит, работать будешь ты, — отрезал шеф.
— Неловко как-то, Аркадий Семенович.
— Кому? — строго спросил он.
— Мне, конечно.
— Это мои проблемы, твое дело не возражать начальству, — и неожиданно помягчевшим тоном добавил: — Заодно и отдохнешь, на Волгу полюбуешься. Раньше была в Средневолжске?
— Нет, никогда.
— Вот и прекрасно! Новые впечатления, новые люди. Да и фирмачи иностранные вполне ничего — молодые, симпатичные, впрочем, одного ты, кажется, знаешь.
— Да, он учился на специальных курсах в нашем институте.
Катя смотрела на шефа широко раскрытыми от удивления глазами — никогда не видела его таким. «Капитализм с человеческим лицом», — подумала она и улыбнулась.
— Ну раз улыбаешься, значит, все хорошо, — заключил он. — Но не думай, что я такой уж бескорыстный. У меня к тебе есть просьба: ты, конечно, слышала, что жена директора тамошнего филиала — моя племянница, Дануся, — лицо шефа озарилось улыбкой. — Она мне как дочь. На днях у нее день рождения, я приготовил ей подарок. Передашь?
— Конечно, Аркадий Семенович.
— Спасибо. Утром за тобой приедет машина. Пакет будет у шофера. А теперь иди, работай.
В конце рабочего дня, успешно разделавшись с переводом статьи из немецкого журнала, чем-то заинтересовавшей Аркадия Семеновича, Катя пошла в курилку, чтобы позвонить Степу.
— Степ, это я, — сказала она, поглядывая в коридор, не появится ли Жанна Ивановна.
— Сейчас, только к обочине прижмусь.
Она знала эту его особенность — на скорости он старался не говорить по сотовому. Такую привычку Степ завел после того, как один его приятель на полном ходу потерял на мгновение контроль, разговаривая по телефону, и врезался в хвост трейлера.
— Да, говори, — раздался его голос.
— Я не смогу сегодня встретиться с тобой, завтра чуть свет улетаю в командировку в Средневолжск.
— Это обязательно? — спросил он огорченно.
— Я, по-твоему, не на работе, а на посиделках? Что хочу, то и делаю?
— Я тебе давно предлагал, уходи, будем вместе тексты гнать — полная свобода и денег больше.
— Ладно, Степ, мы все это давно обсудили… Словом, я не приду. Пока.
Катя отключила сотовый, чтобы Степ не смог ей перезвонить, и спрятала в сумку.
Она шла к станции метро, поглядывая по сторонам: хотелось есть, а домой еще надо доехать, искала, где бы перекусить. Подошла к маленькому окошечку на первом этаже старого здания, откуда весенний ветер разносил соблазнительный запах горячих пирожков, видимо, с мясом. Там уже стояла небольшая очередь, человек пять. Катя терпеливо ждала, поглядывая на изменчивое небо: переменный ветер, как сказали бы в бюро прогнозов погоды, дул то с юга в сторону севера, то в обратном направлении, и небольшая тучка двигалась попеременно в разные стороны, словно танцевала с ветром. Ветер — ведущий, тучка — ведомая. «Все правильно, — подумала Катя, — тучка — она, ветер — он. Вечная зависимость женского начала от мужского. Вот и у Лермонтова: «Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана…» Хоть она и золотая, а все-таки ищет защиты, убежища. Хорошо, когда есть такой утес: надежно, спокойно…»
Задумавшись, она не заметила, как подошла к окошку, и продавщица гаркнула:
— Будем покупать или на небо смотреть?
Катя встрепенулась, полезла за деньгами в кошелек и, не обращая внимания на привычное хамство, ответила:
— А вы взгляните сами — туча с ветром танцует!
Продавщица из своего окошка воззрилась на небо, но ничего не увидела и раздосадован но проворчала:
— Ну, шалава!
Катя протянула деньги, взяла пирожок, надкусила и, перекатывая во рту горячий кусок, пробубнила:
— Так оно и есть.
Когда она подошла к метро, пирожок был полностью съеден, и очень захотелось вернуться за вторым, но Катя вспомнила слова матери, сказанные на разборе одного театрального спектакля: «Нельзя ставить одну и ту же мизансцену дважды». Она вздохнула с сожалением — ее мизансцена с продавщицей, тучкой и пирожком уже отыграна, не стоит повторяться…
Дома Катя достала командировочную сумку — подарок фирмы к первой зарубежной командировке — и стала аккуратно складывать дамские мелочи, не переставая обдумывать, что ей надеть в дорогу. Наконец остановилась на пиджаке цвета морской волны в ненастье, по ее собственному определению, с золотыми пуговицами, к которому шли как серая, так и кремовая юбки. В сумку она положила блейзер, пухлую вязаную кофту — слава Богу, у нее такая фигура, что объемная вязка ей идет, — несколько кофточек, туфли на высоком каблуке, неизменные джинсы, застиранные до белёсости, кроссовки на случай загородной поездки, которыми наши фирмы так любят ублажать иностранных партнеров, несессер. Сумка стремительно разбухала, и Катя подумала, чего ради она так заботится о том, как будет выглядеть? Уж не Ладислав ли тому причиной? Она тут же отмела эту мысль, но положила сверх обычного командировочного комплекта еще и длинное вечернее платье плотного крученого шелка с глубоким вырезом на спине, очень ей идущее и отличающееся тем, что никогда не мнется.
Вот теперь все. И никаких ладиславов, черт побери! Затем подумав, бросила в косметичку два кольца и брошь.
С Ладиславом Катя познакомилась, будучи на третьем курсе. Он занимался на специальном отделении для иностранцев, совершенствующих свой русский язык.
Она всегда была немного шалавая, взбалмошная, жадная до всяческих удовольствий и развлечений, и поклонников у нее хватало. Языки ей давались легко, цвет корочек диплома ее не волновал, поэтому в зачетке встречались и тройки, тем более что все, относящееся к собственно теоретической лингвистике, все эти сравнительные анализы и грамматические изыскания ее напрягали.
Ладислав сразу же привлек ее внимание: элегантный и, в отличие от большинства знакомых студентов, склонных к амикошонству, хорошо воспитанный, он довольно бегло говорил по-русски, делая уморительные ошибки, особенно в ударениях. На взгляд Кати, это только придавало прелести его речи. Особенно в молодом человеке из Праги ее привлекала и, что греха таить, удивляла, даже задевала его крайняя сдержанность, грубо говоря, то, что он не лапал и не норовил завалить в койку. Зато много рассказывал о культурной и интеллектуальной жизни Праги, о театрах, о своей фирме, ворвавшейся на рынок программного продукта, о планах на будущее.
