В ответ Эльхстан качал головой и бурчал что-то нечленораздельное. Ведь он был немым.
Вот почему я почти все время проводил в одиночестве, топором Эльхстана рубил и обтесывал деревья в лесной долине, расположенной к востоку от деревни. У меня была крыша над головой и еда. Я держался подальше от тех, кто предпочел бы никогда не встречаться со мной в деревне. Ее жители боялись меня за красный глаз, налитый кровью, и за то, что я не мог сказать, откуда появился.
Столяр был единственным, кто не пугался. Он не испытывал ненависти ко мне. Эльхстан привык усердно трудиться. Он давно постарел, не мог говорить, ему было не до таких чувств. Мастер взял меня к себе. Я расплачивался с ним за доброту мозолями и потом. Больше его ничего не волновало.
Но другие были не такие, как Эльхстан. Священник Вульфверд, увидев меня, осенял себя крестным знамением. Женщины говорили своим дочерям, чтобы те не подходили ко мне близко. Даже мальчишки по большей части держались от меня подальше, хотя иногда подкарауливали в лесу, чтобы неожиданно напасть и избить палками. Они осмеливались на это только тогда, когда их было трое или четверо и все — захмелевшие от меда. Но герои сдерживали ярость, следили за тем, чтобы не переломать мне кости, ибо все уважали мастерство старого Эльхстана. Жителям деревни были нужны кубки, блюда, бочки и колеса, поэтому обычно меня оставляли в покое.
Еще там жила одна девушка, Алвунна. Она была круглолицей и розовощекой. Мы с ней однажды валялись в сырой траве. Это случилось после пасхального пиршества, когда единственными живыми существами, не захмелевшими от меда, были собаки. Напиток придал мне храбрости. Я увидел, как Алвунна набирала воду из колодца, и, не говоря ни слова, взял ее за руку и повел к полю, заросшему высокой рожью. Когда все произошло, она вроде бы ничего не имела против, даже наоборот, отдалась мне с готовностью. Но, сказать по правде, дело закончилось неуклюжими поглаживаниями. Потом Алвунна стыдилась случившегося. Может быть, она боялась того, что сделали бы с ней ее родные, если прознали бы про нас. Так или иначе, но после той бестолковой ночи Алвунна старательно избегала меня.
Два года я прожил с Эльхстаном, обучаясь основам ремесла, готовясь занять его место у токарного станка, когда он уже не сможет больше работать. Я просыпался до восхода солнца, брал удочку с леской и отправлялся на прибрежные скалы, чтобы наловить к завтраку макрели. Затем я прочесывал окрестные леса в поисках лучших деревьев, из которых Эльхстан изготавливал все то, что было нужно людям: столы, скамьи, колеса для телег, луки, стрелы и колчаны. От него я много чего узнал о волшебстве различных пород деревьев. Например, то, почему сердцевина тиса придает боевому луку силу, в то время как заболонь делает его гибким. В конце концов, только взглянув на дерево и ощупав его, я уже понимал, подойдет ли оно для какой-то определенной цели.
Особенно много времени, по несколько часов подряд, я проводил с дубами, хотя и не смог бы объяснить, чем они меня так притягивали. Именно эти деревья как-то особенно воздействовали на мое воображение. Рядом с ними странные обрывочные мысли сплетались в моем сознании в единый ковер — протертый, выцветший, блеклый. Порой я ловил себя на том, что почти беззвучно шептал слова, смысла которых не знал. Тогда я в отчаянии принимался вслух проговаривать названия растений и деревьев, чтобы очистить рассудок от тумана. Но все равно я возвращался к дубам, переходил от дерева к дереву, искал большие изогнутые ветви с такими прочными волокнами, чтобы их невозможно было сломать. Старому столяру не требовались огромные дубовые бревна, поэтому он строго отчитывал меня за то, что я напрасно потратил время.
У нас не было ни лошади, ни повозки. Однажды, когда я пожаловался на обилие тяжелой работы, Эльхстан откинулся назад, словно у него был большой живот, и принялся изображать, будто неуклюже ковыляет по мастерской, ведя на поводу лошадь с повозкой. Затем он показал на меня и погрозил пальцем.
— Ты не главный магистрат[2] Эдгар, поэтому не можешь позволить себе завести лошадь, чтобы та работала за тебя, — произнес я вслух, догадавшись, что имел в виду старик.
Он кивнул, скорчил гримасу, схватил меня за загривок и указал на дверь.
— Но ты мог бы завести лошадь, если бы не нужно было меня кормить? — предположил я, потирая затылок.
Эльхстан проворчал что-то теплое, и я больше никогда не жаловался.
Постепенно спина и руки у меня стали такими сильными, что мальчишки прекратили драться со мной, переключившись на калеку Эдвига, имевшего обыкновение собирать ветки орешника, которыми они меня били. Хотя я был сильным, мне всегда доставляло удовольствие после напряженного дня сидеть и крутить ногами ось токарного станка, поворачивать заготовку в ту и в другую сторону, смотреть, как мастер придавал грубой древесине нужную форму и размер.
Вечером, после ужина из сыра с хлебом, каши и мяса, мы отправлялись в старую ратушу и слушали, как заезжие купцы делились свежими новостями, а старики вспоминали о великих битвах и давнишних подвигах. Больше всего мне нравился рассказ про богатыря Беовульфа,[3] победившего чудовище Грендаля. Я сидел зачарованный. Дым от очага заполнял деревянную постройку сладковатым, терпким ароматом. Усталые мужчины пили мед и эль до тех пор, пока не засыпали прямо на подстилках из камыша. Только с первыми петухами они пошатываясь направлялись домой.
Моя жизнь проходила очень просто. Но ей не суждено было оставаться такой.
Глава первая
Стоял апрель. Суровые дни поста и долгие зимние месяцы остались позади, стертые в памяти сытыми животами пасхального пиршества. Люди занялись работами на улице, к которым им столько времени не давали подступиться ледяные ветры. Селяне латали прохудившуюся соломенную кровлю, чинили сгнившую ограду, пополняли запасы дров и сыпали новую жизнь в богатую почву пахотных угодий. В тенистых лесах землю сплошной белой шкуркой покрыли молодые поросли дикого чеснока, и ветер разносил вокруг его терпкий аромат. Голубые подснежники, облепившие низким туманом травянистые склоны и межевые полосы, шевелились в соленом морском воздухе.
Обычно меня будили бормотание Эльхстана и его костлявый палец, ковыряющийся в моих ребрах, но в тот день я проснулся раньше старика, собираясь наловить рыбы на завтрак до того, как он выплеснет на меня свое плохое настроение. Я даже представил себе, как Эльхстан обрадуется, увидев, что я принялся за работу до того, как восток окрасился алым цветом восходящего солнца. Хотя, скорее всего, старик разозлился бы на меня за то, что я проснулся раньше его. Я закутался в плащ, протертый до дыр, взял удочку, вышел в предрассветную тишину, поежился и зевнул так, что аж прослезился.
— Теперь старый козел уже заставляет тебя работать и при свете звезд, да? — послышался у меня за спиной приглушенный голос.
