Неужто мисс Эверси так он страшится,Что даже в гареме готов схоронитьсяИ нежиться там средь шелков словно шейх?
Ошеломленная прочитанным, Оливия словно окаменела. И все это время хор продолжал петь. Она наконец-то взглянула на певцов. «У кого-то из них очень приятный баритон», – промелькнула дурацкая мысль.
Глава 2
Закрыв глаза – все равно почти ничего перед собой не видела, – Оливия подумала: «Так вот что чувствуешь, перед тем как теряешь сознание». Она никогда еще не падала в обморок.
«Но ведь все это только слова, только слова, только слова», – говорила себе Оливия. Она сделала глубокий вдох, затем медленно выдохнула, и ей стало немного легче.
А хор все еще продолжал петь.
– Так как же, миледи? – Голос мужчины прорвался в ее сознание, и Оливия поняла, что он, видимо, уже не в первый раз к ней обращался. – Миледи, всего два пенса за это замечательное сочинение.
Оливия открыла глаза и тотчас же встретила проницательный взгляд сверкающих карих глаз. Пуговицы на камзоле мужчины едва не отрывались под мощным напором его величественного живота, а из-под касторовой шляпы выглядывали два пучка волос.
– Два пенса?.. В самом деле?.. – пробормотала она. – Весьма впечатляющее произведение. И довольно ловко срифмовано.
Мужчина просиял:
– Это мое собственное сочинение! Говорят, у меня дар. В балладе раскрывается абсолютно все. То есть все то, чем, вероятно, занимался Редмонд за время своего отсутствия. – Мужчина указал на листок. – Я узнал про шейха, крокодилов и прочее на лекции его брата, мистера Майлза Редмонда, известного исследователя.
– Какая ирония, – прошептала Оливия.
– Редмонды – очень образованная и талантливая семья, – с гордостью добавил мужчина, словно являлся их преданным слугой, а заодно и трубадуром, воспевавшим их подвиги.
– Да, верно, – согласилась Оливия. – Скажите, а шейхи действительно… «нежатся»? Видите ли, мне не удалось побывать на лекции мистера Майлза Редмонда.
– Ну… я не могу утверждать это с уверенностью. Признаюсь, здесь я дал волю воображению, а слово «нежиться» – довольно музыкально. Вам так не кажется?
– Да, оно создает определенный образ. Тем не менее… Боюсь, мне придется оспорить первую часть вашего произведения.
Собеседник тут же ощетинился.
– Миледи, на каком основании? Вы что, поэтесса?
– Я Оливия Эверси.
Мужчина замер на мгновение, после чего резко развернулся и, взглянув на хор, яростно взмахнул рукой. Певцы умолкли. Внезапно воцарившаяся тишина казалась оглушающей.
А поэт, сорвав с головы шляпу, прижал ее к сердцу и низко поклонился Оливии.
– Боже мой, неужели это вы?! – воскликнул он. – Очень приятно познакомиться с вами, мисс Эверси. Вы прекраснее весеннего дня.
– У вас определенно особая склонность к преувеличениям, мистер…
– Пиклз.
– Мистер Пиклз, – кивнула Оливия и пристально взглянула на собеседника.
А тот, как ни странно, густо покраснел и пробормотал:
– Простите меня за «Иссохнет она и бесславно умрет». Ведь я писал это… не видев вас ни разу.
– Да, несомненно.
– И я думал, это придает пафос…
– Да, это придает песне определенный драматизм, – согласилась Оливия.
Она вдруг почувствовала, что руки ее были холодны как лед, а в ушах стоял какой-то странный гул. Вероятно, ей следовало присесть. Возможно, даже прилечь.
– Да-да, драматизм, – закивал Пиклз. – Вы очень проницательная женщина, мисс Эверси, – произнес он с робкой улыбкой.
Оливия внезапно вздрогнула – кто-то, подошедший к ней сзади, выхватил злосчастную балладу из ее обтянутых перчаткой пальцев. Она резко обернулась и увидела лорда Ланздауна, своего жениха. В своем безупречном сюртуке от Уэстона, со сверкающими серебряными пуговицами, и в начищенных до блеска гессенских сапогах он выглядел виконтом до мозга костей. И от него, подобно лучам благодатного солнца, исходили дружелюбие и неоспоримая уверенность в себе, столь свойственная титулованным особам.
