Лето стояло такое сухое, что поливальная машина ездила по улицам, чтобы хоть немножко прибить пыль. Дети бежали за машиной и плясали в струях воды. В городе появилась еще одна новинка – тележка с колокольчиком, с которой продают мороженое, и ее дети тоже не оставляли своим вниманием. Тележку толкал человек, который тогда покалечился на фабрике, – Вы знаете, о ком я говорю, но я сейчас не помню его фамилии. Он потерял руку до локтя. Моя комната в гостинице – на третьем этаже, она раскалялась, как духовка, и я часто бродила по улицам до полуночи, ожидая, пока она остынет. Многие так делали. Некоторые ходили прямо в пижамах. Как во сне. В реке еще оставалось немножко воды, достаточно, чтобы плавать на лодочке, и как-то в воскресенье, в августе, методистский священник выплыл на реку на лодке с веслами и устроил публичный молебен о дожде. Но в лодке оказалась течь, и вода налилась внутрь и намочила ему ноги, и в конце концов лодка утонула, а он остался стоять в воде, которая не доходила ему до пояса. Что это было – несчастный случай или чья-то злая проделка? Все говорили, что Небо ответило на его молитву, но не с той стороны.
На прогулках я часто прохожу мимо особняка Даудов. Ваш отец просто прекрасно заботится о газонах и изгородях. Мне нравится дом – он такой необычный и воздушный. Но, может быть, и там не было достаточной прохлады – по ночам я слышала голоса матери и маленькой дочери совсем близко, так что, видимо, они тоже выходили на газон.
Я тогда написал, что мне ничего не нужно, но одну вещь мне хотелось бы иметь. Вашу фотографию. Надеюсь, Вы не сочли, что эта просьба переходит границы. Может быть, Вы с кем-то обручены или у Вас парень на фронте и Вы переписываетесь и с ним тоже. Вы незаурядная девушка, и я не удивлюсь, если какой-нибудь Офицер обратил на Вас внимание. Но раз уж я попросил, то просьбы своей обратно не беру, и можете думать обо мне что хотите.
Луизе было двадцать пять лет. Ей случилось влюбиться один раз в жизни – во врача, с которым она познакомилась в санатории. Врач в конце концов ответил ей взаимностью и за это поплатился работой. Луизу, правда, мучили мрачные догадки о том, что врача вовсе не уволили – он уехал сам, оттого что ему наскучили запутанные отношения. Он был женатый, и дети у него были. В той истории тоже сыграли роль письма. После отъезда врач завязал переписку с Луизой. Раз-другой они обменялись письмами уже после того, как Луизу выпустили из санатория. Потом она попросила больше ей не писать, и он перестал. Его молчание выгнало Луизу из Торонто и заставило взяться за работу коммивояжера. Теперь ей приходилось переживать только одно разочарование в неделю, когда она возвращалась домой в пятницу или субботу вечером. Ее финальное послание дышало мужеством и стойкостью; она отчасти утешалась, представляя себя героиней любовной драмы, и это утешение сопровождало ее в поездках, когда она таскала чемоданы с образцами вверх-вниз по лестницам гостиниц в мелких городках, разглагольствовала о парижской моде, называла фасон шляпки «чарующим», пила свой одинокий бокал вина. Будь у нее собеседник, она бы высмеяла именно этот взгляд на вещи. Сказала бы, что любовь – чепуха, выдумка, обман, и сама бы верила в это. Но в предчувствии все еще ощущала мгновение тишины, трепетание нервов, чудовищное изнеможение.
Она сфотографировалась. Она знала, какой хочет быть на снимке: в простой белой блузке, крестьянской. Распустить шнурок, на который собирается ворот. У нее не было такой блузки – она их видела только на картинках. И еще она хотела бы распустить волосы. А если сниматься с волосами, забранными в прическу, то уложить их очень свободно и переплести жемчужными нитями.
Вместо этого она надела свою повседневную синюю шелковую блузку и волосы тоже уложила как обычно. Ей показалось, что на фотографии она какая-то бледная, с запавшими глазами. Лицо вышло строже и неприступней, чем она хотела. Но все равно она послала снимок.
Я не обручена, и парня у меня тоже нет. Однажды я была влюблена, но мне пришлось разорвать отношения. Тогда я была расстроена, но знала, что должна это вынести, а теперь я верю: что ни делается, всё к лучшему.
Она, конечно, ломала голову, пытаясь его вспомнить. Она не помнила, как трясла волосами или как улыбалась какому-то молодому человеку, роняя на батарею капли дождевой воды. Как будто все это ему приснилось. А может, и вправду приснилось.
Она стала пристальнее следить за ходом войны, уже не пытаясь жить так, словно никакой войны нет. Она ходила по улицам, чувствуя: голова у нее забита теми же радостными или тревожными новостями, что у всех. Сен-Квентин, Аррас, Мондидье, Амьен, а потом битва на реке Сомме – но ведь там, кажется, уже была одна? Луиза раскладывала у себя на конторке карты военных действий, которые печатались на разворотах журналов. Она видела по цветным линиям, как немцы довели линию фронта до Марны, видела первое наступление американцев у Шато-Тьерри. Она смотрела на побуревшие рисунки, где художник изобразил лошадь, вставшую на дыбы во время воздушной атаки, или каких-то солдат в Восточной Африке, пьющих из кокосов, или колонну немецких военнопленных с перевязанными головами или руками и мрачными, холодными лицами. Теперь и Луизу захватило всеобщее чувство – постоянный страх, опасения и в то же время восторг, к которому, казалось, привыкаешь и хочешь все больше и больше. Можно было поднять взгляд от сиюминутной жизни и ощутить, как за стенами дома рушится миропорядок.
Я рад, что у Вас нету жениха, хоть и знаю, что это эгоизм с моей стороны. Думаю, нам с Вами не суждено увидеться. Я это говорю не потому, что мне приснился вещий сон, и не потому, что я угрюмый и всегда предсказываю плохое. Мне просто кажется, это самое вероятное, что может быть, хотя я стараюсь об этом не думать и каждый день делаю все нужное для выживания. Я не стараюсь Вас напугать или выпросить у Вас сочувствие, просто объясняю: когда я думаю, что больше не увижу Карстэрс, то набираюсь храбрости и могу говорить что хочу. Наверно, это что-то вроде лихорадки. Поэтому я скажу, что люблю Вас. Я представляю себе, как Вы встали на табуретку в библиотеке и тянетесь к полке, чтобы поставить книжку, а я подхожу сзади и беру Вас за талию, чтобы снять оттуда, и Вы поворачиваетесь у меня в объятиях, как будто мы уже давно обо всем договорились.
