Он вернулся к страховке, тратам на повседневную жизнь и к тому, почему небольшие жертвы сейчас могут привести к лучшей жизни в будущем. Но то были детали. В более широком смысле это были решения, подобные этому, которые могли сделать нас состоятельными, а не просто еще одной парой, которая бы думала, что она богата, до тех пор пока она не перестала бы ей быть.
«У меня были друзья, живущие по соседству. Когда мы были в вашем возрасте, они были нашими лучшими друзьями, – сказал он. – Семья моей жены имела в собственности здание. Они арендовали его часть. У них было $25 000 чистой прибыли в одно время, и они потратили их на ремонт квартиры. Я никогда это не забуду. Я сказал: «Кто станет тратить $25 000 на то, чтобы обложить стены коврами?» Я не сужу их. Прошло 30 лет. У них достаточно приятная жизнь, но теперь они живут куда более скромно, чем тогда». Но он судил их: то, что эта пара сделала, было нелепостью, граничащей с глупостью. Если вы собираетесь проложить хорошую звукоизоляцию в квартире, по крайней мере делайте это в той квартире, которая вам принадлежит, – и продайте ее, прежде чем на это пройдет мода.
К концу вечера я был ошеломлен. Каково быть такими, как эти двое ребят? Почему я раньше не задумывался над тем, какова разница между тем, что мы можем себе позволить, и тем, что нам действительно нужно? Следовало ли мне принять совет от бывшего «короля трущоб»? Сколько нам нужно откладывать, чтобы в один прекрасный день нам хватило денег? Будучи деловым журналистом на протяжении уже 20 лет, я много думаю о деньгах и о том, как я и другие их тратим, сберегаем и расстаемся с ними. Мне бы хотелось думать, что я что-то понимаю в этом вопросе. Но тем вечером я ушел потрясенный и немного расстроенный. Я чувствовал, что недостаточно задумывался над тем, как расходую собственные деньги, и точно не думал о том, на что тратятся те, у кого я брал интервью. Когда я сошел с поезда в Олд-Гринвиче несколькими часами спустя, моя жена поприветствовала меня из нашей новой машины – за которую мы заплатили наличным, и я тяжело опустился на сиденье, как будто мы потеряли все, что у нас было. Мы собирались встретиться с работниками, которые должны были обновить две ванные комнаты в нашем доме – снова за наличные, – но теперь это казалось ненужным, легкомысленным, а главное – разрушительным для нашего будущего. Я был шокирован тем, насколько плохо мы были финансово подготовлены к нашему будущему. Я считал, что мудро распоряжался нашими финансами и был консервативен в решениях. Но понял, что не знал, чего не знаю. В этот день я впервые задумался над написанием этой книги.
Я начал писать о деньгах случайно. После окончания обучения в колледже Тринити я поступил в аспирантуру в Университете Чикаго и учился с величайшим ирландским историком своего поколения. С его помощью и наставничеством я надеялся стать известным историком и собирался сконцентрироваться на иммиграции через Атлантику. Вспоминая об этом, поеживаюсь. Я ничего не знал ни о славе, ни о рынке академической работы, ни о тогдашней и сегодняшней роли историков в Америке. Через пару недель учебы по программе я сообразил, что мое стремление в лучшем случае приведет меня к тому, что я стану преподавать в каком-нибудь небольшом колледже где-то, где я не захотел бы жить после того, как провел всю свою молодость, сидя в какой-нибудь библиотеке. Я понимал, что я не испытываю такой большой любви к своему предмету, чтобы стремиться к нему, невзирая на исход. Если бы кто-то сказал мне, что я могу вернуться в свою альма-матер и стать там профессором, я бы с радостью продолжил учебу. Но этого не произошло. Ко второй половине 1990-х историки ирландской диаспоры не пользовались спросом. Так что после получения степени я переехал в Нью-Йорк, где проживало большинство моих друзей по колледжу.
Шел 1996 год, американский рынок занятости процветал, и я нашел работу в газете, посвященной финансам. Побывав на всего лишь одном занятии по экономике в колледже, я знал лишь разницу между акциями и облигациями и макро– и микроэкономикой, не более того. То, что я не имел никакого представления о предмете, о котором буду писать – инвестициях в недвижимость и коммерческих ссудах под залог недвижимого имущества, – не волновало моих редакторов; они решили, что я могу задавать вопросы и записывать ответы точно так же, как это делали другие до меня. Так я и делал, часто докучая звонками банкирам и трейдерам по два-три раза в день, спрашивая о простых вещах, о которых забыл спросить в первый раз. Я терпеть не мог то, чем занимался, так что это была идеальная первая работа.
Что касается денег, я боялся того, что они могут делать с людьми. Этот страх появился в молодости. Он начался в детстве, о котором я думал, когда слушал мужчин из Tiger 21, играющих в свою игру. В начале жизненного пути я мог превзойти дитя профессора. Я хорошо начал – у меня был отец, унаследовавший от своего родителя провинциальный бизнес, – но я рос в страхе банкротства, разведенные родители, съемный двухквартирный дом, дважды ограбленный (причем одно из ограблений произошло с участием моего единственного друга на той улице), никчемные соседи и еще худшие бесплатные средние школы. Мое детство прошло в беспокойстве о деньгах, безопасности и возможностях. Мы были бедны, но мы цеплялись за последнюю ступеньку самоуважения и называли себя низшим средним классом. Если бы вы послушали, как эту историю рассказывает моя мать, то это звучало бы иначе. Я родился в зажиточной семье. И если бы деньги продолжали течь рекой, у нас не было бы всех этих проблем. Но я не помню ничего, что сегодня смог бы назвать богатством. Когда мне было два года, дом, который значил для нее все (сегодня он поместился бы в моем доме дважды и осталась бы лишняя комната), пришлось продать, когда мой отец заявил о банкротстве. Относительно этой части истории все более-менее согласны. Остальное куда мрачнее. Отец говорит, что мог бы преуспеть в строительстве зданий, дорог и перевозках, если бы мать поддерживала его больше. Моя мать, не разговаривавшая со мной годами, говорила, что это была вина отца, поскольку он недостаточно усердно работал. Я не склонен принимать ни одну из сторон: я расстался с отцом на девятнадцать лет, но сегодня он присутствует в моей жизни как любящий дед; а моя мать, которая, как я думал, станет замечательной бабушкой, теперь возвращает мне рождественские открытки, которые я ей посылаю. Я предпочитаю факты.
Я не помню себя до шести лет. Мы жили уже в своей третьей квартире с момента потери нашего дома. Это была хорошая квартира, которую мы арендовали с возможностью дальнейшего выкупа в ряде таунхаусов – хорошая для Лудлоу, штат Массачусетс, города, о котором бы вы не услышали, если бы вам, конечно, не приходилось ходить в ванную возле Exit 7 на Массачусетс Тернпайк. Лудлоу – это бывший фабричный город, пытающийся создать предприятие, которое могло бы обеспечить жителей рабочими местами. У меня не осталось приятных воспоминаний о городе или людях, но я мог взрослеть здесь в то время, которое было куда лучше настоящего. Мой друг детства, все еще живущий здесь неподалеку, сказал, что Лудлоу теперь стал городом с одним из самых высоких показателей героиновой зависимости во всем западном Массачусетсе. (В мое время это был город, в котором жили наркодилеры, а не покупатели и продавали в основном марихуану.) Мы прожили большую часть моего детства в доме 73 на улице Мотыка – нашей четвертой квартире после переезда. Она была новая, но новая не значит хорошая. Между нашим домом и субсидируемым жилым комплексом был всего один двухквартирный дом; я пробегал мимо него на остановку школьного автобуса так быстро, как только мог. Но оттуда я должен был направляться в хорошую начальную школу – относительно хорошую.
