Лиза с интересом наблюдала за реакцией юноши. Она заметила происшедшее. Николай же поразился ее обаянию. Молодые люди отметили про себя, что они одновременно обнаружили удивительную способность незнакомых людей видеть одно и то же.
– У меня нет родственников, – продолжила Лиза, – отец служил в Охотске… Давно умер. С матерью в трехлетнем возрасте разлучили. Говорят, она погибла. Так я оказалась на воспитании у своих названых родителей, Невельских. Они же оплачивают обучение в женской гимназии. Как мне сказали, в честь заслуг моего отца перед императором. Геннадий Иванович пять лет провел на Дальнем Востоке вместе со своей молодой женой. Господа прибыли только вчера. Как и вы, поспешила проведать свих благодетелей.
Щеки у девушки заиграли румянцем, голова запрокинулась; Николай подумал, что это натура деятельная и целеустремленная.
– Они познакомились в Иркутске, когда тридцатичетырехлетний моряк сухопутным путем отравлялся в экспедицию на Тихий океан. Выпускница Смольного монастыря Екатерина Ивановна Ельчанинова в то время гостила у своего дяди, иркутского гражданского губернатора Зорина. Через месяц венчались, а свадебное путешествие провели в дороге! На лошадях, пробиваясь к побережью, тысячу верст. Представляете, какой порыв! Какая любовь! – восторженно рассказывала Лиза о Невельских, будто сама прошла вместе с ними весь путь. Николай живо представил таежную тропу, по которой двигался караван навьюченных лошадей, идущих рядом людей, облепленных тучами комаров и мошек. В средней-то полосе гнус доставал сильнее жары, а уж Сибирь с Дальним Востоком считались их родиной.
Девушка внезапно замолчала и доверчиво посмотрела на него, как бы интересуясь произведенным на собеседника впечатлением. Женщине необходима оценка. Любовно поправила складки розового платья на коленях. Она хотела рассказать о чем-то важном, значимом для нее. Паузу прервало шуршание ткани. Из темного проема вышла женщина с молодым, но не по возрасту уставшим и строгим лицом. Стоило ей улыбнуться и заговорить, как настороженность молодых людей пропала.
– Здравствуйте дети, – приветствовала их хозяйка бархатным голосом, будто нежной материей заворачивая младенца – столько в ее интонациях было доброты и тепла.
– Давайте знакомиться, – обратилась она к Николаю, – Екатерина Ивановна, супруга Геннадия Ивановича.
В гостиной чувствовалась рука хозяйки. Белоснежная скатерть сияла чистотой, а золотые приборы предупреждали о скором ужине с важным гостем.
Невельской, маленького роста, с рябым лицом от перенесенной в детстве оспы, взмахом руки пригласил гостей к игральному столику. Его ладонь, подобно ножницам, разрезала облако дыма, застывшее над головами мужчин. Комната сразу же наполнилась запахом свежей травы после дождя. То тлели палочки китайского чжу, благовония, перемешанного с амброй. Николаю еще будет суждено узнать истинную цену драгоценного вещества, добываемого из кишечника кита, называемого китайцами «слюной дракона»!
– Александр Михайлович, представляю Лизу, сироту, ученицу Смольного монастыря.
Сидевший напротив адмирала худой, с прямыми чертами лица и узкими хладнокровными губами нестарый мужчина, удивленно вскинул белесые брови.
– Неужели Лиза, дочка господина… – Он внезапно замолчал на полуслове и взглянул на адмирала.
Тот ответил легким утвердительным кивком седой головы. Пытаясь загладить свою несдержанность, мужчина почтительно приподнялся перед Николаем и первым представился:
– Горчаков Александр Михайлович[12], служащий Министерства иностранных дел.
Повторил тот же жест в адрес девушки.
– Унтер-офицер, корабельный штурман Дымов Николай, – в свою очередь, тожественно отчеканил юноша.
– Земляк мой, солигаличанин, – прокуренным голосом дополнил Невельской, – ну-с, молодые люди, подальше от нас, стариков. Мы еще в карты не доиграли.
Обеим «старикам» в то время было по сорок три года!
– Екатерина Ивановна, – тем же хриплым голосом, прерываемым глухим кашлем, протянул адмирал, – угощай, голубушка, храброго юношу и прекрасную девицу! Мы с Александром Михайловичем уж дождемся аляскинского героя.
Дымова на короткое время заинтриговало упоминание о новом госте, а особенно о его месте жительства. Побывать на Аляске, называемой еще Русской Америкой, было мечтой каждого гардемарина.
Екатерина Ивановна по-мужски цепко взяла за локти и повела молодых людей в соседнюю комнату, где накрывался стол для позднего ужина. Через пару минут гости с аппетитом кушали кусочки жаркого из молодой телятины. Женщины, испробовав блюда, о чем-то шептались, оставив Николая одного наслаждаться ужином. Он же жадно ловил разговор мужчин, в другой комнате, через раскрытую дверь. Звучала в основном английская речь. Французский, хоть более изящен и мелодичен, не притягивал его, как резкий английский. На нем было проще отдавать команды, ставить задачи и повелевать. Николай его неплохо знал.
– Я бы на вашем месте не гневил судьбу, – внушал настойчиво Горчаков, – назначение достойное и, главное, надежное, а до перспективы роста карьерного… – Он задумался, втягивая в себя дым из длинной трубки. – Вы, дорогой Геннадий Иванович, в свои сорок лет дослужились до первого адмиральского звания. Во дворце сулят в скором времени присвоить и вице-адмирала. Разве этого мало?
– Работа нужна живая, а не мертвятина бумажная, – высказал копившееся все это время недовольство адмирал, – не зря же называют нашу Морскую коллегию «отстойником» бывших и немощных. За прошлые заслуги приподняли и в сторону отодвинули, будто камень на дороге.
– Плохого в такой политике ничего не вижу, – рассудительно ответил Горчаков, – старикам почет, а молодым освободите проход.
– Какие же мы старики в сорок три года? – не унимался адмирал. – Давайте будем справедливы. Чего же император держал на должности главнокомандующего в Крыму семидесятилетнего князя Меншикова, прозванного «Изменщиковым»? А пришедший ему на замену ваш однофамилец, граф Горчаков? Шесть десятков с лишним. Главный командир Севастопольского порта немощный старик Станюкович – за семьдесят. Из ума выжил. Поставил в спальне гроб и спал в нем. Говорил: «Готовлюсь к смерти, привыкаю». Нет преемственности в кадровой политике, нет здравого смысла. Ставят на должности удобных и прислужливых, не имеющих своего мнения.
Горчаков по обыкновению пропустил опасную критику режима, отшутившись:
– «Смерть для того поставлена в конце жизни, чтобы удобнее к ней приготовиться». Не я сказал, а шутник Козьма Прутков.
