Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
Было ли это так смертельно опасно, что в этой ситуации общество было обречено? Никоим образом. Достаточно было разрешить нормальную демократическую дискуссию и людям, которые обладали другим представлением о процессе, а главное тем людям, которые умели разговаривать и спорить, дать возможность вести полемику – и, возможно, Советский Союз был бы спасен. А главное – население не сошло бы с ума настолько, насколько оно сошло. Крыша бы поехала не так сильно, удар был бы не так силен, это бы не носило характер когнитивного шока, не носило бы характер широкой социокультурной травмы. Травмы не индивидуальной, хотя и индивидуальной тоже, но коллективной, общественной, национальной, назовите ее как хотите.
Но тем другим людям говорить не дали. Или им дали говорить на таких площадках, на которых их не слышали. Или же вместо них выдвигались оппоненты, которые заведомо могли только дискредитировать саму идею оппонирования таким замечательным интеллигентным образованным противникам, какими были диссиденты, которых выпустил Яковлев на телеэфир или в наиболее популярные газеты, которые, подчеркиваю опять, на том этапе полностью контролировались правящей партией.
Итак, удар был чудовищно силен! Никакого противодействия этому удару не было. Более того, на том этапе полемика носила заведомо тупиковый характер – потому что с одной стороны были люди, которые обладали знаниями или тем, что они называли знанием, дискурсом, совокупностью фактов, аргументов: «Вот это было на самом деле так, так и так, вот архивы, вот данные, вот факты» и так далее. А с другой стороны находились люди, которые говорили: «Злопыхатели, не смейте трогать наш советский миф, нашу замечательную легенду о стране и обществе!»
Если бы наше общество было традиционным и охраняло бы свой миф так, как католики в каком-нибудь XVII веке охраняли миф о непорочном зачатии, то есть на любое оскорбление своих святынь отвечали бы просто ударом, так сказать, выхватываемой шпагой, то, возможно, в этом бы не было ничего страшного. Но наше общество было уже модернизированным, современным, оно не сакрализировало свои мифы и не готово было подобным образом их защищать. Оно хотело не мифов, а правды. И как только сторонники Советского Союза и советского общества начинали говорить о том, что вот, де мол, у нас есть священное, у нас есть мифы, [их противники] говорили: «Подожди, подожди, а может, на самом-то деле, все было пакостным? Может, ты нам просто врешь? Может быть, это идеологическая мулька?» и т. д., и т. п.
Таким образом, произошел колоссальный непоправимый фантастический разгром, который начался, по-видимому, все-таки где-нибудь в году 86-м, либо в конце 86-го – начале 87-го, и закончился в 90-м, 91-м. Это был недолгий период, который определил безумно многое в нашей истории. Потому что за это время широчайшим общественным слоям было доказано, что их первородство – тухлое, порченное! И свои это признали. Свои нашего общества, наши соотечественники. Я видел это, я являюсь очевидцем, я участвовал тогда в дебатах, на «горячих линиях» на московском телевидении или на каких-нибудь открытых площадках. Я видел людей с поведенными глазами, которые уже приняли в себя дозу этого диссидентского яда, и которые просто сходили с ума от злобы, ненависти, разочарования, от ощущения того, насколько они обмануты, как им вешали лапшу на уши так много лет, и как на самом деле все это было.
В оправдание своих соотечественников могу сказать, что по ним ударили очень сильно. По ним ударили так сильно, как никогда. И если бы, повторяю, не монополия правящей партии, которая это преступно сделала и которая здесь во всем виновата, конечно, в первую очередь, ибо всегда виноват тот, кто властвует. И если бы одновременно с этим была бы свободная равноправная дискуссия, которой тоже не было, и тоже благодаря правящей партии, которая ее не допускала. Если бы это все было в нормальных демократических формах полноценной равновесной дискуссии, то, возможно, наши соотечественники не были бы так сильно травмированы и деформированы. Но это было так, как это было. В этом смысле история не имеет сослагательного наклонения. Это уже произошло! Сознание было взорвано! Этим страшным ударом, этим первым мессиджем.
Но был и второй мессидж, ничуть не менее важный. Он заключался в следующем, этот мессидж № 2: «А зачем вам вообще нужно первородство?! Однова живем! Мы живем сегодняшним днем, дайте пожить! Откуда все эти бредни о том, что необходимы какие-то идеалы, что нужна жертвенность, что мы должны жить какими-то смыслами? Да не этим живем!»
Помнится, у Шмелева была статья «Идеалы и интересы», если мне не изменяет память. В любом случае, таких статей было очень много, и идеалы были вообще – вообще! – дискредитированы. Очень сильно, всеми возможными способами – осмеянием, дискредитированием. Не только конкретно советские идеалы, но идеалы вообще! Американская мечта никогда не отменяется, она всегда существует – и как американская миссия, и как многое другое. Русским с этого момента сказали, что ни миссии, ни мечты быть не должно вообще. Не только советской, которая «ложна и порочна, ужасна и омерзительна», но и вообще никакой! Жить надо интересами, то есть вот этой самой чечевичной похлебкой. Эрих Фромм называл это «гуляш», но вот мне ближе термин «чечевичная похлебка».
Оба эти мессиджа проникли в сознание наших соотечественников, огромного количества соотечественников, и в итоге они отказались от своего первородства. Причем если в 91-м году, в 90-м и даже в 92-м можно было считать, что они отказались во имя демократии, свободы, права и всего прочего – то есть во имя другого идеала, что в принципе является допустимым. В конце концов, что такое революция 1917 года? Один идеал (православной империи, креста над Святой Софией, православной симфонии и всего прочего) меняется на другой идеал (коммунизм). Идеал на идеал – это такой бартер, такая рокировка.
Это и есть История. Она каждый раз зависает над бездной потому, что каждый раз обрушение одного идеала тяжелейшим образом травмирует общество, но тут же другой идеал заменяет этот идеал, и что-то устанавливается.
К 93-му году стало ясно, что наши соотечественники в значительном количестве поддержали Ельцина, уже поняв, что они обмануты. Уже имея некий символ в виде Белого Дома, над которым были подняты все знамена, включая красное. Уже зная, что Ельцин к этому моменту нарушил право и выпустил указ 1400, который был заведомо неправовой. Они все равно не поддержали ту сторону. Некоторые ссылались на то, что это какой-то там неприятный чеченец Хасбулатов. Это полная чушь – потому что не Хасбулатов управлял, а управлял Верховный Совет, избранный самими этими гражданами, которые могли, в конце концов, его потом переизбрать, и большинство в котором составляли люди с очень разными убеждениями, как некоммунистическо-патриотическими, так и отчасти коммунистическими. Поэтому эти все адресации в адрес Хасбулатова совершенно не имеют никакого права на существование.
Граждане просто поверили, поверили тому, что Ельцин сказал, что он ляжет на рельсы, если рынок и вообще реформы не наполнят это корыто очень вкусной чечевичной похлебкой. Гораздо более вкусной похлебкой, чем та похлебка, которую предлагал советский во многом, действительно, аскетический и скудный строй. Граждане в это поверили – и в этот момент завершили, оформили, подвели черту под этапом, который называется метафизическим падением. Ибо смена первородства на чечевичную похлебку и есть такое метафизическое падение.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
