— Вы знаете, — призналась старая аристократка, вздыхая; она пренебрегала изысканными речевыми оборотами, — я слишком стара для таких поездок и, совершенно определенно, чересчур стара для воспитания маленьких девочек. Мой зять — офицер защитных войск в Окомбахе. Скоро его должны назначить казначеем, и, вероятно, он останется на Юго-Западе на несколько лет дольше, чем это можно было предположить. Ах, эти офицеры, вы же знаете! Моя дочь уехала с ним и оставила мне Фридерику. О, не поймите меня превратно, малышка для меня все, я души в ней не чаю! Но ей уже давно пора вновь увидеть свою мать. Ребенок в этом возрасте нуждается в родителях, вы согласны со мной?
После первой беседы Сендрин — хотела она того или нет — узнала все подробности дворянского происхождения госпожи фон Оеблитц и приняла предложение заботиться о Фридерике — главным образом для того, чтобы иметь повод для извинений, если баронесса, за неимением лучшего общества, надумает пригласить ее на прогулку по палубе или в кают-компанию.
Фридерика была любезной, чрезвычайно жизнерадостной малышкой девяти лет от роду и не имела и капли страха перед чужой страной. Сендрин, напротив, воспринимала возможные приключения в Африке с меньшей эйфорией. Она знала своих новых работодателей только по двум коротеньким письмам, которые, совершенно очевидно, были продиктованы на скорую руку секретарю и им же напечатаны. Сендрин составила несколько писем в своем изящном, но без вычурности стиле, в которых представила себя, изложила свои взгляды на воспитание детей и постаралась, ни единой строчкой не показать своей крайней заинтересованности в предлагаемой работе.
Разумеется, ее рекомендации были безупречными, одними из лучших во всей школе. Тем не менее все меньше находилось богатых семей, которые могли бы позволить себе гувернанток и частных преподавателей. Сендрин не была уверена в том, что она была на самом деле первой, кому предоставили письменное заявление семьи Каскаден в адрес руководства школы; но, без сомнения, она единственная всерьез собиралась принять предложение работать в немецких колониях. Она была молода — ей исполнилось всего лишь двадцать два года, — одинока и нуждалась в деньгах. Была также и другая причина, делавшая это предложение особенно привлекательным, и она перевешивала все остальное.
— Фрейлейн Мук!
Голос Фридерики оторвал Сендрин от ее мыслей.
— Фрейлейн Мук, посмотрите! Сейчас мы на очереди!
— Сейчас наша очередь, — поправила ее бабушка и бросила на Сендрин укоризненный взгляд, вероятно означающий, что замечание должно было последовать от нее.
Сендрин сделала вид, что ничего не заметила, и посмотрела на трап, который через проем для поручней был спущен к поверхности воды. Действительно, большая часть пассажиров сидели в креслах-корзинах и были уже на пути к берегу.
Сендрин наклонилась, чтобы взять девочку на руки, как внезапно что-то заметила.
— Фридерика! — вырвалось у нее удивленно, когда из отворота пальто малышки показалась голова белого кролика. — Почему Калигула не в своей клетке? — она не переставала спрашивать себя, кто только подал Фридерике идею дать животному такое имя.
— Но ему, же страшно одному, — захныкала малышка. — Кроме того, что же будет, если клетка вдруг упадет в воду?
— А вдруг ты упадешь в воду?
— Тогда я смогу высоко держать Калигулу, так, что с ним ничего не случится.
Сендрин видела, что любая дискуссия бессмысленна и, так как баронесса не пожелала вмешиваться, оставила все как есть.
— Хотя бы держи его крепко. Похоже, что этот способ передвижения довольно неустойчивый.
Как выяснилось в скором времени, она оказалась права. Хлопот туземцам-носильщикам доставила, прежде всего, баронесса, из-за своих значительных габаритов. Те же, кто нес на берег Фридерику и стройную Сендрин, ухмылялись, высоко подняв корзины со своими седоками. Вместо того чтобы держаться за стенки корзины, Фридерика обеими руками обняла себя, опасаясь, что кролик может случайно выскочить из пальто. Сендрин бросала на нее тревожные взгляды, сама вынужденная при всех раскачиваниях и подкидываниях крепко держаться за подлокотники кресла.
Наконец они, оставшись сухими, достигли берега и мимо нескольких хижин и складов из гофрированной стали были доставлены прямо к таможенной станции. Туман, который поднимался с Атлантического океана и опускался на прибрежную пустыню, стал сейчас еще плотнее и постепенно лишил декорации экзотики.
После того как все формальности были улажены и они определились, какой багаж носильщики должны были доставить на вокзал, Сендрин подошла к Фридерике и ее бабушке-баронессе. Казалось, что вокруг маленького здания таможни клубился пар, видимость не превышала шести-семи шагов. Некоторые чернокожие, очевидно не нашедшие работы по переноске грузов, предлагали на ломаном немецком свои услуги по сопровождению вновь прибывших на вокзал. При этом выяснилось, что Сендрин была единственной, кто собирался сегодня продолжить путешествие.
Прощаясь, баронесса сунула ей в карман пальто целую пачку банкнот. Сендрин с радостью поблагодарила, кокетливо заметив, что в этом не было необходимости. Затем она подала руку Фридерике. За время путешествия она привязалась к девочке всей душой, и ей было грустно говорить слова прощания.
Фридерика вырвала свою маленькую ручку, она хотела на прощание рассказать стишок, как вдруг кролик вышмыгнул из ее пальто и молниеносно исчез в тумане, словно одно белое облачко растворилось среди других.
Сендрин тихонько выругалась, а малышка разразилась слезами. Баронесса тотчас стала упрекать обеих, и Сендрин увидела единственную возможность избежать выслушивания длинной тирады: необходимо было найти кролика.
— Подождите здесь, — сказала она, — я сейчас его поймаю.
С этими словами она бросилась на дорогу, оставив обеих в тумане.
Туман и пустыня, — до сих пор эти два понятия были для нее несовместимы. Она никак не ожидала встретить здесь нечто подобное. Засуху, обезвоженность — разумеется, палящее солнце — скорее всего, но туман?
Она двигалась, спотыкаясь, почти вслепую, в том направлении, куда ускользнул белый кролик, вокруг нее не было ничего, кроме клубов тумана, под ногами — светлый песок пустыни, по которому невозможно было определить, находишься ты на улице, на площади или бежишь по чьему-то палисаднику.
То там, то здесь из тумана показывались очертания людей, они оставались серыми и призрачными, как и дома ярко выраженного колониального стиля, украшенные башенками и высокими фронтонами. Казалось, что здесь нет узких переулков или дворов, только широкие площади, на которых стояли отдельные здания; никаких кварталов, никаких длинных улиц. Она вспомнила, что в Свакопмунде жило не более ста человек, по домашним меркам это было чуть более поселка. Постепенно в ее фантазии нарисовалась картина города духов, состоящего из пустых развалившихся строений, в которых водились привидения прежних хозяев.
Из тумана доносились стук дверей, резкие короткие и глухие продолжительные гудки локомотива. Вероятно, она была недалеко от вокзала, однако не могла разобрать, в каком направлении он находится. Не ее ли это поезд готовится к отправлению? У нее не было часов, и напрасно Сендрин спрашивала себя, как долго она блуждает в тумане. Плотный туман лишил ее не только зрения, но и чувства времени.
