Приди к нам, Хотислав, сын Гостимила, Гостимил, сын Суровца, Суровец, сын Добромысла, Добромысл, сын Яробуда, Яробуд, сын Путимера Залома, И ты, батюшка наш, Залом, сын Зорника, Пожалуй к нам!
Суровец говорил долго, перечисляя своих предков и прочих умерших родичей или дедов – тех, кого помнят по именам. Живших так давно, что имена их забылись, называют чурами и приглашают всех разом.
Закончив говорить, Суровец бросил крошки освященного хлеба через голову назад:
– Бросаю хлеб назади, пусть ждет впереди!
Призываемые предки смотрели на потомков с темного неба сияющими глазами звезд, отвечали им гулом ветра в далеком лесу.
Взвыл волк – так близко, что иные вздрогнули.
Когда обряд закончился, девушки потянули Младину и Веснояру в избу – показывать, какие рубашки вышивают себе к весенним праздникам. Но Веснояра, побыв немного с сестрами, отпросилась на двор подышать. Вышла, постояла, глядя в небо и не спеша вернуться в душное тепло избы. С тех пор как отец сообщил им с Младиной долгожданную новость о грядущих свадьбах, она была сама не своя: то радовалась, то горевала тайком. Нет, ей хотелось замуж, как и всякой девке, но в то же время она не могла не жалеть невольно, что не родилась на поколение позже. Дочери братьев, как подрастут, будут отданы в род Могутичей, куда сама она пошла бы гораздо охотнее, чем к Леденичам. Тот, кого выбрала бы она сама, принадлежал не к тому роду, куда ей и ее сестрам полагалось идти замуж.
Зябко поежившись, Веснояра шагнула назад к избе: хоть и шел уже месяц капельник, а ночами еще подмораживало. Не меньше месяца минует, пока окончательно сойдет снег, полезет отовсюду трава, покроются свежей листвой березы… Настанут Ярилины игрища, последние в ее девичьей жизни…
Вдруг возле стены хлева мелькнула черная тень. Веснояра вздрогнула от неожиданности, шепотом охнула и подалась назад, но кто-то, не различимый во мраке, метнулся к ней, схватил за руку и потянул. Девушка хотела закричать, но крепкая рука зажала рот, и ее потащили в темноту за углом избы, на притоптанный пятачок возле поленницы. Веснояра задергалась, пытаясь освободиться, хотя бы подать голос. Сюда не доставал свет луны и звезд, она ничего не могла разглядеть и лишь чувствовала запах зверя и холода. Рядом был кто-то чужой, какой-то лесной житель. Близость Той Стороны навевала жуть; перехватило дух, ослабели ноги, и если бы Веснояру не прижимали к поленнице, она сползла бы прямо на снег.
– Тише ты! Не вопи! – шепнул ей прямо в ухо смутно знакомый голос. – Не узнала?
– Ты к-кто? – еле выговорила Веснояра, как только чужая ладонь, пахнущая дымом, исчезла с ее рта.
– Да я это! – с досадой, будто она непременно должна была узнать, отозвалась темная тень.
– Тра… Травень, ты, что ли? – с изумлением прошептала девушка, сама себе не веря.
Что за диво: именно о нем она думала вот только что, когда глядела на звезды, и вдруг он сам стоит перед ней, как с дерева слетев! Или игрец какой подслушал ее мысли и прикинулся!
– А то ж! – хмыкнула тень. – Не забыла все-таки!
Глаза привыкли к темноте, и теперь Веснояра смутно различала очертания рослой фигуры. К тому же узнала голос и повадку, которую не могла спутать ни с какой другой. А самый верный знак ей давало ощущение, которое его близость всегда в ней вызывала – немного опасливую радость, возбуждение, беспокойство. Травень сам был такой – горячий, взбудораженный и беспокойный.
– Уж не ты ли это… все выл в лесу? – догадалась вдруг она.
– Может, и я!
– Ты как сюда попал?
– Как надо. Не ори на весь двор. – Травень быстро, чисто звериным движением оглянулся.
– Нет, ты отвечай! – Веснояра пришла в себя. – Тебя что, в гости звали? Что ты здесь бродишь, как волк возле хлева?
– Кто же я, по-твоему? – Травень усмехнулся в темноте.
– А здесь чего рыщешь?