Ее собственные помыслы всегда были чисты и невинны, и она часто говорила себе, что ни за что не променяла бы свою скромную судьбу на полную наслаждений, но такую непредсказуемую и беспутную жизнь этих людей.
— Девочка, — сказала леди Бесборо, — должно быть, унаследовала черты своего отца. Насколько я вижу, ни на кого из нашей семьи она не похожа.
— У нее отцовские глаза и его темные волосы, — нехотя признала мадам Валери. — Фанни похожа на него больше, чем мои дети, хотя моя младшая девочка пока еще слишком мала, чтобы говорить об этом наверняка. А Маргарита — ей недавно исполнилось пять — моя вылитая копия.
— Полагаю, девочки служили для вас большим утешением, когда случилось несчастье с вашим мужем, — мягко сказала Генриетта. — Догадываюсь, что было нелегко проделать такой долгий и утомительный путь с маленькой девочкой; кроме того, вам на время пришлось оставить свою собственную семью.
— Как вы понимаете, Фанни еще слишком мала, чтобы путешествовать в одиночестве. И… я была не вполне уверена, что…
— Что мы примем ее? Не знаю, что вам ответила моя сестра, но уверена: в ее письме не могло быть двусмысленностей.
— Ее ответ показался мне неопределенным. Герцогиня всего лишь написала, что вопрос о будущем девочки может быть решен только после нашего прибытия в Лондон. Я думала, она предполагает отдать Фанни в какой-нибудь приличный пансион.
— Нет-нет, что вы! Об этом можете не беспокоиться, мадам. Мы очень рады, что она будет жить здесь, с нами, и мы постараемся сделать все, чтобы девочка была счастлива. Конечно, поначалу она будет грустить и скучать по вам и своим маленьким сестричкам, но мы постараемся ее развеселить.
Мадам Валери из вежливости согласилась, про себя подумав, что Фанни вряд ли сильно расстроится, когда она оставит ее в этом роскошном доме. Она всегда была очень спокойным и даже немного равнодушным ребенком. Правда, она глубоко переживала смерть отца, но никогда не проявляла особой любви ни к маленькой Маргарите, ни к годовалой малышке.
— Вы не хотели бы, чтобы девочка пожила с вами хотя бы до вашего отъезда? — поинтересовалась леди Бесборо. — Дома вас ждет семья, и я полагаю, вы не можете надолго задерживаться в Лондоне.
— Я собиралась уехать завтра же, — сказала мадам Валери. — Мои дети сейчас у наших друзей, но девочки конечно же ждут не дождутся, когда я вернусь и заберу их домой. Если это удобно, я бы хотела оставить Фанни здесь сразу же. Я соберу ее вещи и позабочусь, чтобы их доставили вам как можно быстрее. Мне кажется, всем будет легче, если она больше никогда меня не увидит.
Генриетта подумала, что если и весь остальной гардероб Фанни окажется под стать этому ужасному черному платью, то он вряд ли когда-нибудь еще ей понадобится — скорее всего, все ее старые вещи отправятся прямиком в печь. Но вслух леди Бесборо вежливо согласилась с мадам, а затем подозвала девочку и обняла ее за плечи. Свободный шелковый рукав обнажил белую руку Генриетты и два усыпанных бриллиантами браслета на ее красивом тонком запястье.
— Фанни, мама оставит тебя со мной на некоторое время — а если захочешь, то можешь остаться и насовсем. Называй меня тетей Генриеттой. У меня есть дочка, ее зовут Каролина, и она всего на год старше тебя. Она будет очень рада, что у нее появится подружка почти одного с ней возраста; кроме того, вы с ней — сестры.
— Значит, я теперь буду жить здесь? — спросила Фанни.
— Не совсем так, дорогая; ты будешь жить в Моем доме, в одной комнате с Каро. У нее очень добрая гувернантка, молодая и веселая. Она будет заниматься и играть с вами. Мы все будем очень рады, Фанни, если ты захочешь остаться у нас.
«Неужели я и вправду могу решать сама?» — подумала озадаченная возможностью выбора Фанни. Ее детскому самолюбию польстило, что такая красивая дама разговаривает с ней совсем как со взрослой, и она быстро ответила:
— Я бы хотела остаться.
— Вот и прекрасно, дорогая, — сказала Генриетта и поцеловала девочку в лоб.
Внезапно, поддавшись какому-то импульсу, леди Бесборо сняла с себя золотую цепочку, украшенную жемчужинами, и застегнула ее на шее Фанни.
— Вот так — в знак того, что мы все тебе очень-очень рады.
Мадам Валери поджала свои и без того узкие губы. Для нее этот сумасбродный по своей щедрости жест символизировал собой атмосферу возмутительной снисходительности и потворства всем смертным грехам, царящую в этом семействе, в которой отныне будет расти и ее падчерица.
— Это слишком дорогой подарок для ребенка, — проговорила француженка.
Фанни разглядывала и перебирала в пальцах жемчужины на золотом ожерелье, онемев от восторга.
— Нет такого подарка, который был бы для нее слишком дорогим, мадам, — прозвучал ответ леди Бесборо.
Приступ мигрени, послуживший герцогине Девонширской поводом, чтобы избежать не слишком приятного разговора, вовсе не являлся мнимым. Джорджиана страдала слабыми нервами и болезненной восприимчивостью. Ее можно было с одинаковой легкостью заставить рассмеяться и заплакать. Поступки, которые она совершала, были продиктованы ее сиюминутными эмоциями и чувствами, и зачастую в них напрочь отсутствовал здравый смысл.
Сразу после отъезда мадам Генриетта поднялась в комнату сестры. Джорджиана слегка приподнялась в постели, опершись на локоть, и, откинув назад свои огненно-золотистые локоны, с волнением спросила:
— Она уехала?
— Да, дорогая. Какая ты бледная, Джорджи! Бедняжка, пока мы разговаривали с мадам, ты, наверное, вся извелась.
Джорджиана вздохнула. Под ее прекрасными глазами залегли глубокие тени. Она провела вчерашний вечер и всю ночь за картами и приехала домой лишь к четырем часам утра. Обычно она проигрывалась подчистую, но на этот раз, к удивлению всех присутствующих, — да и к своему собственному, — ей весь вечер несказанно везло. Правда, приятные впечатления оказались слегка подпорчены, когда она вспомнила общеизвестную поговорку о том, что удачливые игроки неизменно терпят крах в амурных делах.
В любви она и в самом деле была несчастлива. Остаток ночи она провела под впечатлением этой мысли и металась в своей огромной постели под прохладными шелковыми простынями, пока наконец сквозь задернутые шторы в комнату не проникло яркое утреннее солнце.
Их с герцогом покои располагались в противоположных концах дома, и супруги виделись настолько редко, насколько это вообще было возможно — естественно, за исключением тех случаев, когда присутствие обоих требовалось по соображениям этикета.
Герцог по-прежнему был снисходителен к ней, хотя давно уже перестал приходить в ее спальню. Последнее обстоятельство не слишком огорчало Джорджиану — она никогда не испытывала недостатка в любовниках, но все ее романы обычно заканчивались скандальным разрывом и безутешными рыданиями.
Дело было не только в непостоянстве самой Джорджианы. Хотя она была настоящей красавицей, ее любовники почему-то всегда слишком уж поспешно старались освободиться от расставленных ею сетей; но — и здесь следует отдать им должное — однажды избавившись от нее, никто из них ни разу не осмелился публично порицать герцогиню Девонширскую.
