— Не твое дело, — огрызнулся Суютдинов. — Он поискал взглядом в траве, нашел подходящую палку, помахал ею у волчонка перед носом и закинул далеко в лес: — Ищи!
Волчонок завилял хвостом, посмотрел, куда упала палка, отвернулся и зевнул.
— А ну беги! — прикрикнул Суютдинов.
Волчонок, разморенный жарой, развалился рядом с ним и, положив морду на лапы, изредка стриг воздух ушами.
— Ну ты лентяй! — захохотал Суютдинов.
Степочкин приподнялся на локте.
— А чего ты такой радостный, Рыжеев? Чего-нибудь хорошее пишут?
— А что, заметно?
— Еще как.
— От кого письмо-то?
— От мамы. Пишет, что братан старший жениться собрался. Мечтаю, пишет, и на твоей свадьбе погулять.
— А ты что, жениться собираешься?
— Не-е-е. — Рыжеев потянулся. — Я еще годика три погуляю… Потом дом поставлю, рядом с отцовским. На шофера устроюсь… Заработаю на мотоцикл. Лучше бы, конечно, на «Яву», но можно и «Панонию» взять… С другой стороны, на «Яве» с «Панонией» только девчонок по асфальту возить. А как только песок попадется — все, глуши мотор. Может, лучше взять, как у всех ребят, «Урал»?.. Ладно, там видно будет…
— А мне вот жениться надо, — подал голос Суютдинов. — Отец пишет, красивая у меня будет жена.
— Не понял. — Рыжеев сложил письмо и засунул его в карман гимнастерки. — Что значит «отец пишет»? Ты-то сам что, не видел ее?
— Может, видел. А может, нет… Я отцу доверяю.
— Чудно у вас, — сделал вывод Рыжеев.
— Слушай, ты! — обиделся Суютдинов. — Я же ваши порядки не обсуждаю.
— Да ладно тебе, — примирительно сказал Рыжеев. — Чего ты завелся? Прям потомок Чингисхана. Я просто так сказал. Мне вообще, если хочешь знать, узбечки нравятся. Симпатичные… В халатиках. Хохочут все время… У нас в классе узбечка училась, Ойгуль, Гуля. С косичками. У нее этих косичек штук, наверное, двадцать было.
— А у нас в школе училась негритянка, — неожиданно оживился Степочкин.
— Врешь! — с завистью выдохнул Рыжеев.
— Правда, правда. Наполовину. Мамка — русская, а папка был негр. Князь какой-то африканский. Они из Москвы приехали. Ну в смысле без папки, конечно. Он на фестивале молодежи и студентов был, а потом обратно к себе в Африку уехал. А девчонка уже без него родилась. Над ними там, в Москве, смеялись очень, дразнили. Мол, черный ребенок и все такое…
— Прямо как в «Цирке», — буркнул Жигулин.
— Почему — как в цирке? — удивился Рыжеев.
— Как в фильме «Цирк», — пояснил Степочкин. — Точно-точно. А Амина эта — ее так звали — красивая, между прочим, была. И совсем не черная, просто смуглая. И тоже косички заплетала. У нее такие волосы были, как проволока, и косички эти вверх торчали, как рожки.
— А у нас девчонки тюбетейки надевают, — мечтательно произнес Суютдинов. — Красиво. Вот женюсь, и у меня дочки будут. У меня много детей будет, человек восемь. У нас в Узбекистане большие семьи.
— А мне Катька пишет каждый день, — разоткровенничался Степочкин. — Ждет меня. Мы до армии с ней ходили. Я думал, так… Все ходят, ну и мы… А сейчас решил: приду из армии — женюсь.
— Коляныч, а ты? — Рыжеев толкнул Жигулина в бок. — Чего отмалчиваешься? Ты сейчас свой автомат до дыр протрешь. Девчонка у тебя есть?
— Отстань, — веско сказал Жигулин.
— Ох, и ни хрена ж себе! — возмутился Рыжеев. — Тоже мне фу-ты ну-ты. Подумаешь! Мы про себя рассказываем, а этот…
— Да оставь ты его в покое. Он утром письмо получил из дома. У него отец при смерти, — объяснил Степочкин.
— А-а, — протянул Рыжеев. — Ну извини, я ж не знал.
К ним подошел рядовой Умаров. Увидев его, волчонок вскочил и с рычанием бросился ему под ноги.
— Брысь! — процедил Умаров. — Капитан вызывает. Пошли. Степочкин, вставай давай.
Волчонок, урча и повизгивая, пытался поймать носок умаровского сапога.
— Да отвяжись ты! — прикрикнул на него Умаров и дернул ногой. — Злой как черт.
— Не злой он, играет, — сказал Суютдинов, за шкирку оттаскивая волчонка.
— Я не про щенка, я про капитана, — мрачно пояснил Умаров.
Степочкин кряхтя поднялся, отряхнул штаны. Рыжеев тоже встал, потягиваясь и зевая.
— Тебе отдельное приглашение нужно? — спросил Умаров Жигулина.
— Дай автомат собрать.
Умаров достал папиросу, закурил.
— А чего капитану надо? — спросил Степочкин. — О, вот он сам сюда идет.
Умаров бросил папиросу на землю, раздавил сапогом. Рыжеев нахлобучил пилотку, Жигулин отложил собранный автомат.
— Почему автомат чистишь не в оружейке? — спросил Голощекин.
Солдаты вытянулись по стойке «смирно», и только волчонок, сперва вскочив, припал на брюхо, настороженно поводя носом и слегка скалясь.
— Виноват, товарищ капитан! — буркнул Жигулин.
Голощекин поддел сапогом волчонка под брюхо и отбросил в сторону. Волчонок зарычал, поднялся, но остался на месте. Чутье подсказывало ему, что с этим человеком не стоит затевать никаких игр.
Суютдинов покосился на волчонка и сделал едва заметный подзывающий жест. Зверь тут же подбежал и забился ему под ноги.
— Прямо кружок юннатов, а не взвод, — насмешливо произнес Голощекин. — Ну что, соколики, отдыхаем? За жизнь беседуем? Девушек вспоминаем? Мечтаем, так сказать, о мирных буднях?
Он медленно шел вдоль вытянувшихся в струну солдат, пристально всматриваясь в лица. Разговор их Голощекин слушал, стоя у приоткрытого окна казармы. Слушал и ждал, пока неспешная, ленивая беседа, составляющая одну из главных радостей солдатской жизни, наберет ход, нальется соком, как спелая ягода. Вот тогда самое время ее давить.
— Где пилотка, Степочкин?
Степочкин завертел головой, пытаясь взглядом отыскать пилотку. Нашел, рванулся было поднять.
— Отставить!
Голощекин остановился возле Рыжеева:
— Сколько осталось до конца службы?
— Год и два месяца, товарищ капитан!
Голощекин резко повернулся к Суютдинову:
— А тебе?
— Так вместе же с ним призывались, — буркнул тот. — Столько же, товарищ капитан.
Голощекин подошел к Степочкину:
— Ты родом откуда?
— Из местных я. Отсюда, товарищ капитан.
— Повезло тебе, значит, — вдруг оживился Голощекин. — Немногие солдаты могут этим похвастаться.
— Так точно, товарищ капитан! — ответил сбитый с толку Степочкин. Почему ему повезло, он так и не понял. Ему показалось, что Голощекин собирается спросить еще о чем-то, но капитан уже подошел к Рыжееву, остановился, вздохнул.
