— Конечно, это не слишком приятно, — согласился мистер Дэшвуд, — когда твой доход ежегодно страдает от таких утечек. Как справедливо заметила твоя мать, деньги тебе как будто и не принадлежат. Привязывать себя к регулярным выплатам, как Одиссей к мачте, мне бы ни в коем случае не хотелось — это лишает независимости.
— Несомненно, к тому же и благодарности за это не дождешься. Они считают, что все в порядке, ты делаешь не более того, что должен, и им даже в голову не приходит сказать спасибо. Будь я на твоем месте, я поступала бы лишь так, как сама нашла нужным.
— Думаю, ты права, моя дорогая. Будет лучше, если мы обойдемся без пенсии; если иногда их одарять понемногу, это принесет гораздо больше пользы, чем ежегодная пенсия. Да, так будет лучше всего. Пятьдесят фунтов время от времени не дадут им чувствовать себя в стесненных обстоятельствах и заодно позволят мне исполнить обещание, данное отцу.
— Конечно! Сказать по правде, я уверена, что твой отец и в мыслях не держал, что ты дашь им денег. Надо полагать, он имел в виду ту помощь, которой было бы разумно от тебя ожидать, — к примеру, помощь в поиске уютного отдельного домика.
Их беседу неожиданно прервал набат; слуги в панике бросились в дом и подняли мост. Ночная стража заметила в подзорную трубу хребет огненного змея; от берега его отделяло несколько лиг, но никто не мог сказать точно, как далеко подобные твари умеют метать огненные шары.
— Возможно, нам следует пока укрыться на чердаке, — предложил Джон Дэшвуд супруге. Та с готовностью согласилась и даже оттолкнула его на пути к лестнице, к которой оба они устремились.
Этот разговор и стал последней каплей, которой не хватало мистеру Дэшвуду, чтобы неясные намерения обратились в твердое решение. К тому времени, как, спустившись с чердака, Дэшвуды с облегчением узнали, что опалило лишь небольшой лесистый участок на границе имения, он уже был уверен: нет никакой нужды одарять вдову отца и ее дочерей щедрее, чем порешили они с супругой.
Глава 3
Миссис Дэшвуд была неутомима в поисках подходящего дома хотя бы на таком же расстоянии от берега, как Норленд, если не на такой же высоте над уровнем моря — и неподалеку, так как покинуть любимые места было бы немыслимо. Но ни один из доступных вариантов не соответствовал одновременно ее представлениям об уюте и комфорте и требованиям Элинор, по чьему суждению был отвергнут не один дом, либо за то, что находился слишком близко к воде, либо за то, что был слишком велик для их доходов.
В ту роковую ночь, когда Генри Дэшвуда убила акула-молот, миссис Дэшвуд видела, что начертал на песке ее изувеченный супруг, и слышала, как Джон согласился не оставить их на произвол судьбы; она не сомневалась, что это утешило ее мужа в предсмертные минуты. Миссис Дэшвуд верила в искренность обещаний Джона не меньше, чем ее покойный супруг, и потому радовалась за своих дочерей. Радовалась она и за их брата, за его доброе сердце, и корила себя, что прежде была так несправедлива к нему, не веря, что он способен на щедрость. Его неизменное внимание к ней и сестрам, как и его ежевечерние визиты в их комнаты с целью прощупать оконные рамы в поисках смертоносных водяных жучков, умудрявшихся порой проникать в мельчайшие щели, окончательно убедили ее, что их судьба Джону не безразлична. Миссис Дэшвуд полностью положилась на его добрую волю.
А вот ее неприязнь к невестке лишь усилилась от тесного знакомства — полугода, проведенного под одной крышей, оказалось для этого более чем достаточно. Нагоняй, который получила Маргарет за то, что налила себе вторую щедрую порцию ракового супа, потряс ее до глубины души; что Фанни Дэшвуд принимала за дурные манеры и неприличное для девочки чревоугодие, ее свекровь считала достойным проявлением похвального желания при любой возможности употребить в пищу ненавистного врага. Проще говоря, две миссис Дэшвуд уживались вместе не лучше двух барракуд в маленьком аквариуме. Вполне вероятно, они сочли бы невозможным долго находиться в одном доме, если бы не одно обстоятельство, которое оправдывало все связанные с этим неудобства. Обстоятельством этим стала неожиданная приязнь, возникшая между Элинор и братом миссис Джон Дэшвуд — он навестил сестру вскоре после ее приезда в Норленд и с тех пор проводил здесь большую часть своего времени.
Некоторые матери одобрили бы подобный союз из корыстного интереса, так как Эдвард Феррарс был старшим сыном человека, сколотившего при жизни огромное состояние на серебряных щипчиках для омаров; другие, напротив, сочли бы такой выбор неразумным, ибо его финансовое благополучие целиком зависело от воли матери. Но миссис Дэшвуд одинаково не тревожили оба этих рассуждения. Ей было достаточно того, что он был обходителен, любил ее дочь и ему отвечали взаимностью. Согласно ее принципам, разница в благосостоянии никоим образом не могла помешать влюбленным воссоединиться; чтобы думать иначе, жизнь была слишком коротка, к тому же под каждым прибрежным камнем таилась опасность. О том же, чтобы кто-то мог не оценить достоинств Элинор, она и мысли не допускала.
При знакомстве Эдвард Феррарс не расположил их к себе ни обхождением, ни привлекательной наружностью. Он не был красив, а его манерам, чтобы быть приятными, недоставало теплоты. Но когда он преодолел присущую ему робость, все его поступки указывали на то, что им руководит доброе, открытое сердце. Эдвард был умен, а хорошее образование лишь отточило его ум. Но чтобы соответствовать требованиям, которые предъявляли ему мать и сестра, жаждавшие, чтобы он получил пост — а какой, они и сами не знали, — ему не хватало ни способностей, ни желания. Они же хотели сделать его известной фигурой в свете. Мать пыталась заинтересовать сына вопросами политики, пристроить его в правительство или, к примеру, в инженерную службу, обслуживающую величественные пресноводные каналы Подводной Станции Бета. Миссис Джон Дэшвуд желала того же, что и мать, впрочем, ее бы также вполне устроило, если бы брат возглавил флот подводных гондольеров.
Но Эдвард не стремился ни к величию, ни к гондолам; его амбиции так далеко не простирались. Все его мечты были обращены к домашней тиши и уюту семейной жизни. Он увлекался наукой и посвятил много лет разработке собственной теории Большой Перемены. Эдвард Феррарс был невысокого мнения о теории тлетворного источника, увлекшей мистера Генри Дэшвуда в самоубийственную экспедицию; он полагал, что за первопричиной катастрофы следует обратиться ко временам Тюдоров, когда Генрих VIII отвернулся от Церкви Господней. Разгневавшись за такую дерзость, считал Эдвард, Бог наслал тварей морских на Англию.
И мать, и сестра считали подобные научные изыскания пустой тратой времени и таланта. На их счастье, у Эдварда был младший брат, который подавал куда большие надежды.
К тому моменту, как миссис Дэшвуд заметила его присутствие, Эдвард прогостил в Норленде уже несколько недель. В то время она пребывала в таком потрясении, что почти не обращала внимания на свое окружение. В конце концов он показался ей человеком тихим и ненавязчивым, что ей понравилось. В тягчайшие для нее минуты он не докучал ей неуместными беседами.
Тем большую душевную склонность к нему она почувствовала, поразмыслив над словами Элинор, упомянувшей однажды, до чего он не похож на свою сестру. Эта несхожесть еще больше расположила к нему миссис Дэшвуд.
