- Посмотри в ноты, - устало сказала Маша, глядя мимо ученицы в окно, за которым сплошной стеной валил снег. - Ты путаешь аккорды.
Девочка исправила ошибку, но следующий такт снова сыграла фальшиво.
- Хватит… - вздохнула учительница. - Поработай над этим дома. А сейчас открывай сонату…
Девочка заиграла Гайдна [1], поминутно сбиваясь и делая остановки. Маэстро сошел бы с ума, услышав, как безбожно коверкают его произведения. Но Маша - Мария Варламовна Симанская - за годы работы в музыкальной школе и не к такому привыкла. Она молчала, терпеливо постукивала ногой, помогая ученице соблюдать ритм.
- Раз-и, два-и… - бормотала та, кивая от усердия головкой с рыжими косичками.
Уроки были невыносимо однообразны, скучны, как и надоевшие снежные сугробы, похоронившие под собой маленький глухой городок Костров. Третьи сутки мела метель, не прекращаясь ни днем, ни ночью. Мутная пелена отрезала городок от окружающего мира, и казалось, будто это - последний остров на краю туманной белесой бездны.
По утрам солнце стояло на низком небе серебристым пятном, из труб курились дымы, деревья потрескивали от стужи. А по бокам тротуаров громоздились снежные горы.
Хорошо было заходить с мороза в тепло деревянного здания школы, где в печах трещали дрова, крашеные полы были чисто вымыты, в окна классов заглядывал пушистый от инея и снега старый сад…
- Чай пить будете? - спросила пожилая уборщица Матрена Карповна, робко приоткрывая дверь.
Мария Варламовна степенно кивнула, и дверь бесшумно затворилась. В Кострове привыкли уважать учителей, особенно учителей музыки. Уметь играть на фортепиано, скрипке или аккордеоне считалось признаком хорошего тона, и все зажиточные семьи стремились дать детям музыкальное образование. Хотя бы начальное.
Госпожа Симанская сделала записи в дневнике ученицы, глубоко вздохнула и поправила тяжелый узел волос на затылке. И причесывалась, и одевалась она несколько старомодно, несмотря на возраст. Этой зимой ей должно было исполниться всего только двадцать девять лет.
- Иди, Лена, - сказала Мария Варламовна, подавая ученице дневник. - И побольше занимайся. Скоро экзамены.
Девочка вышла, а учительница встала, закрыла глаза и прислонилась спиной к печке. Через шерстяное платье проникало приятное тепло.
Матрена Карповна готовила в учительской чай: было слышно, как звенят чашки. По крыше мело, на чердаке гудел ветер. Симанская знала, что следующий час у нее свободен - ученик заболел и не придет, так что она может спокойно попить чаю, поболтать с приятельницей.
Тамара Ивановна Зорина, пятидесятилетняя крашеная блондинка, вела класс домры [2], у нее было мало учеников и много свободного времени. Кроме того, в ее обязанности входило готовить к выступлениям школьный оркестр народных инструментов.
- Завидую вам, пианистам, - любила повторять она. - Отработал уроки, и голова не болит! А тут возись с балалайками да гармошками, нервы свои мотай! Тот партию не выучил, тот заболел, а на носу концерт. С кого директор спросит? С Тамары Ивановны!
В этом году в школе появилась молодая преподавательница по классу народных инструментов - Ольга Вершинина. И сразу вызвала ревность Зориной. Тамара Ивановна старалась виду не подавать, но Ольга раздражала ее решительно всем - своим профессиональным мастерством, молодостью и задором, наивной восторженностью.
Зато Мария Варламовна близко сошлась с Ольгой, и они мило болтали, ходили друг к другу в гости и даже делились маленькими секретами. Симанская отличалась сдержанностью, а Ольга, напротив, ничего скрывать не умела, и любая эмоция легко читалась на ее юном курносом личике.
Мария Варламовна вошла в учительскую, когда Зорина наливала себе чай, вежливо поздоровалась и села на свое любимое место у окна. Через стекла задувал ветер; старая береза, вся в снегу, гнулась, шуршала по стене ветками.
- Прекрасно выглядите, - с завистью сказала Зорина, отрываясь от самовара. - У вас новое платье? Ну, конечно, вы дама одинокая, можете себе позволить.
Она намекала, что сама воспитывает сына и сорить деньгами, как некоторые, не в состоянии.
Симанская не собиралась ей отвечать - она давно привыкла к плохо завуалированным колкостям Тамары Ивановны. Та хотела развить тему необоснованных трат и материальных излишеств, но положение спасла Вершинина.
- А вам, Мария Варламовна, сегодня опять звонили! - радостно сообщила Ольга, впорхнув в учительскую. - Тот же приятный баритон.
Симанская молча пожала плечами. Тамара Ивановна покраснела от досады. Пять лет назад умер ее муж, бывший военный летчик, и с тех пор безутешная вдова никак не могла успокоиться. Скорбь ее была наигранной, потому что на самом деле Зорину огорчала не столько смерть супруга, сколько отсутствие рядом с ней достойного мужчины - если не любовника, то хотя бы поклонника.
Подполковник в отставке Зорин много пил, не пропускал ни одной юбки и, пьяный в стельку, задохнулся выхлопными газами в собственном «Москвиче», где заснул с включенной печкой. Последнее обстоятельство больно ранило Тамару Ивановну, лишая ее романтического ореола любящей и страдающей женщины, которая безвременно потеряла верного спутника жизни.
Неподалеку от Кострова, среди непроходимых псковских лесов, стояли несколько воинских частей и располагался военный аэродром. Военные с семьями жили в гарнизонных поселках, а по окончании срока службы разъезжались кто куда. Многие перебирались в большие города, такие как Псков, Новгород и Питер; многие возвращались в родные места; часть же оседала в Кострове. Бывшие офицеры и их жены составляли особый слой костровского общества, некий своеобразный мирок, закрытый для посторонних. Поневоле привыкшие общаться исключительно между собой, они и в Кострове придерживались тех же правил поведения, редко вводя в свой круг посторонних. Если таковые и возникали, то преимущественно женщины.
Офицерские жены редко устраивались на работу, да в Кострове ее было и не найти, так что их уделом оставалось домашнее хозяйство и сплетни. Сами отставники занимались пересудами о политике, рыбалкой, охотой, периодически отдавая дань игре в карты. Не до конца реализованное в годы службы желание покутить и погусарить теперь нашло себе выход, и бывшие офицеры время от времени пускались на поиски приключений - устраивали загулы, заводили интрижки с костровскими дамами, давая пищу для сплетен любителям посудачить и перемыть кости ближним.
При жизни ветреного супруга вокруг Зориной постоянно вились ухажеры - такие же отставные вояки, которым седина уже успела ударить в голову, а бес, как принято говорить, - в ребро. Они осыпали Тамару Ивановну комплиментами, норовили как бы невзначай прижаться к ней, лобызали ручку, делали туманные, игривые намеки, но как только она овдовела - все это словно отрезало. Интерес к ней сразу же угас, и она осталась наедине со своими горькими мыслями, с сыном-подростком и кучей проблем. Зорин наделал долгов, а продать злополучный «Москвич» не представлялось возможным: дурная репутация автомобиля, который стал «убийцей» своего же хозяина, отпугивала покупателей. Никто не хотел стать очередной жертвой «гроба на колесах». Тамара Ивановна даже не могла сдавать в аренду гараж, потому что его занимала проклятая машина.
