— И что ты предлагаешь? — спрашивал Владлен.
— Спасение одно — законы сверху. Обязать спекулянта тратить свои бабки здесь, и замки свои строить здесь, и в производство вкладывать здесь, в родном отечестве, где ему дали поднять кусок.
— Ну вот а почему в той же Испании, в Германии, во Франции? Почему они-то могут без драконовских законов? — Румянцев задорно провоцировал спор. — И рынок работает, и отлично живут!
— Корни, семейные традиции, — пояснил авторитетно Василевский. — У нас же при совке придушили и крестьянскую общину, и мелких лавочников. И вместо работящего буржуа вырастили армию бюрократов.
— Это, значит, нам всем предъява? — усмехнулся хозяин дома. — Мол, у нас ни традиций, ни корней, одна нажива?
— А кто нас наживаться научил? — Владлен крутанул на запястье тяжелый браслет швейцарских часов. — Ваш любимый европейский буржуа в шале под черепичной крышей.
Дядя Юся, наливая себе и Максиму односолодовый виски, подмигнул.
— Значит, все же научили? — поддел Владлена Марков. — Вот мы и бежим к спокойной жизни, к внятным правилам игры, к тем же черепичным крышам.
Владлен Иосифович повел по воздуху холеной мужицкой лапой с зажатым в ней стаканом:
— А никуда мы не бежим уже, Саша. Пора налаживать выпуск черепицы в родном селе. Мы люди русские, государевы люди. Хоть и соблюдаем личный интерес, но мыслим широко. У нас общинное мышление, родовое, корнями в землю… Мы душой живем, а не цифирью!
— Ну, ты лесом занимаешься, насчет корней тебе видней, — иронично заметил Юрий Минаевич.
— А кто пятилетнему сыну вместо железной дороги с паровозиками акции РЖД подарил?
Шутка была встречена дружным смехом.
Марков смеялся с ними, оглядываясь. Максим видел, что Александр Николаевич подстраивается к остальным, старается казаться равным среди равных, но принят здесь скорее на правах кандидата в мастера, а то и в подмастерья. За ним, как и за Максимом, стоял только авторитет отца. К Василевскому относились иначе — он, похоже, считался человеком полезным и опасным.
— Ты помотайся с мое по Дальнему Востоку, по северам! — посерьезнел Владлен. — Соборы еще стоят, особняки купеческие с XIX века, а больше ничего же нет! Ни завода, ни колхоза, ни местных лавок! Все привозное — хлеб в полиэтилене, молоко в пакетах, овощи китайские, мороженые! Ни коров, ни кур никто не держит… Хоть бы лапти плели! Бродят по улицам старухи страшные да рожи пьяные. Как в ад попал, ей-богу! Работу предлагаешь, деньги. Ничего. Будто порчу кто навел!
— Другого народа у нас для тебя нету, — развел руками хозяин дома.
— Чего ты хочешь, если лучший генофонд истребили в Гражданской войне! С кем мы имеем дело? Крепостные, фабричные. Рабское сознание, его не переделать ни за сорок лет, ни за двести, — горячился Глеб. — А с нашей нынешней политикой, с промывкой мозгов, с этим оголтелым православием.
Солидный гость в очках откашлялся:
— Народ не трожь, Глеб. Народ у нас — богатырь! Просто людям надо дать возможность развиваться. Внятные правила на местах, стартовый капитал.
— Для начала хотя бы стартовый пистолет, — пошутил Марков, но никто не засмеялся.
Максим попробовал виски, словно глотнул жидкого мыла, отставил стакан. Спорящие мужчины — матерые, пузатые, сытые хищники разных подвидов — поглядывали на него, молодого самца, снисходительно, но на всякий случай обнажали в улыбках клыки. На американских порносайтах такие же альфа-самцы любили уестествлять одну на всех измордованную девчонку, в перерывах похлопывая ее по щекам — «тепло ли тебе девица, тепло ли, красная?». И она вскрикивала с усталой тоской: «Ес, ес, фак ми!»
Максим вспомнил и своего университетского профессора в Манчестере, уже немолодого высоченного бритта с тяжелой челюстью, с остатками рыжего пуха на голове. Все знали, что он двадцать лет прослужил с гуманитарной миссией в Африке. По слухам, его жена покончила с собой, узнав о его забавах с темнокожими Лолитами.
Профессора Кэри приняли бы в этой компании за своего, несмотря на трудности перевода.
— Да какой им капитал! — кипятился Глеб. — Ты хоть в соседнюю деревню пойди, посмотри на эти рожи. Пьяное зачатие, царство водки и разврата!
— А кто нашу деревню под нож пустил в девяносто первом году? Твое американское масонство!..
— Ну конечно, виноват во всем Госдеп! Журнал «Крокодил», дорогой Леонид Ильич! Еще Сталина вспомните, ага, при нем-то был порядок!
Жена Юрия Минаевича заглянула в дверь:
— Юся, чего ты людей голодных держишь? Мальчики, прошу к столу!
Мужчины поднялись. Продолжая спорить, вышли в коридор, отделанный золоченой лепниной и увешанный картинами в богатых рамах. Среди пейзажей Шишкина и копий Рубенса свежим сливочным блеском мерцали православные иконы. Юрий Минаевич положил на плечо Максима волосатую лапу:
— Как Володя поживает, как его здоровье? Часто его видишь? Отношения складываются?
Максим видел тестя редко и не мог сказать, нравятся ли они друг другу. Два года назад у Владимира Львовича обнаружили не подлежащую операции форму рака, но врачам удалось законсервировать болезнь.
— Да, все в порядке, — ответил Максим.
— А слышал анекдот? «Абрамович в космос летит, отдал сто миллиардов долларов. — А чего так дорого? — Так он на яхте».
Марков, идущий следом за ними, хохотнул визгливой фистулой.
Отец, окажись он тут, так же сидел бы на кожаном диване со стаканом виски в руке, рассказывал бы анекдоты, с усмешкой возражал бы Румянцеву. Отец мог быть с ними, но не был одним из них, это ощущалось как физиологическое различие. Он принадлежал к иному подвиду животных, хотя внятно объяснить, в чем заключается разница, Максим бы не мог.
К ужину пригласили только «взрослых», включая и Максима с женой. Именинница осталась с «детьми» в холле, там обошлись фуршетом и горячими закусками. Женщин в богато отделанной золотом столовой оказалось всего три — немолодая полная супруга одного из гостей, силиконовая хозяйка дома и Кристина, изображающая великосветские манеры.
Юрий Минаевич распоряжался запросто:
— Ну что, по оперативчику? Если тут никто не против, выпьем за жену мою Галину и дочечку Полину.
— Береги жену, Юра. Нам, служивым людям, покой в семье — как тыл для фронта, — поддержал Василевский, у которого, как знал Максим, любовница недавно родила второго сына.
Выпили за хозяев. Едва дождавшись, пока официанты снова наполнят рюмки, солидный гость в роговых очках провозгласил свой тост:
— А я, товарищи, хочу выпить за Россию. И за президента. Может, здесь кому-то это не понравится…
Ему возразили сразу несколько голосов:
— Конечно, выпьем! Стоя! За Россию!
— За веру, царя и отечество! — браво выкрикнул дядя Юся, делая знак официантам. И тут же с потолка и стен грянули литавры государственного гимна — Максим даже не сразу понял, что звук идет из спрятанных в стенах динамиков. Он поднялся вместе с остальными и выпил вина, ощущая себя персонажем повестей писателя Сорокина. Впрочем, чувство это было ему не ново. Он заметил только, что Глеб Румянцев остался либерально, с вызовом сидеть на месте.
