Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
С 1946 года прошла целая серия переворотов в борьбе за главный, президентский пост в стране. Только в 1949 году их было три! Пока не пришел Хафез Асад — в 1970 году, так сказать, в составе тандема, а с 1973-го — уже единоличным правителем. И эта должность вожделенна. Вот говорят: конституцию создадим. Но если в этой конституции не будет определено, что власть президента не является единоличной и доминирующей, то как дрались за нее, так и будут драться. Ну сядет на «трон» не алавит, так кто-то другой. Тоже будет приводить к власти своих соплеменников, делиться с нужными людьми, и конфликт продолжится. Когда есть абсолютная власть, олицетворяемая какой-либо должностью, все будут за нее драться. Драться до последнего. Особенности власти в конкретной стране всегда надо сопоставлять с ее исторической реальностью. Жесткая власть может существовать долго, но в странах, где существуют сильнейшие этнорелигиозные противоречия, все рано или поздно кончается.
Поэтому, чтобы разрядить ситуацию, надо поглядеть на соседнюю страну под названием Ливан, которую я много раз приводил в пример. На самом деле я удивляюсь, почему в Ливане до сих пор нет гражданской войны — случаются отдельные беспорядки, но их подавляют. При том что единства в политической картине страны на самом деле нет. Одна сторона политического поля там, условно говоря, проиранская — это блок «Хезболлы», блок «8 марта». В блок «Хезболлы» входит часть христиан Ливана. Например, маронит Мишель Наим Аун, ветеран ливанской армии, генерал — сейчас ему уже за 80, — когда-то был президентом и поднимал восстание против сирийской армии, а сейчас стал другом «Хезболлы». Туда же входят дашнаки — это крупнейшая армянская партия. А на другой стороне — Саудовская Аравия в лице движения «Мустакбаль», или «Движение 14 марта», к которому тоже примыкает часть христиан, в том числе маронитов, потому что христианская община расколота. Но, как бы то ни было, суть политического устройства Ливана в том, как я уже говорил раньше, что власть распределена на конфессиональной основе. Какова бы ни была численность населения и как бы ни менялись пропорции, 50 % депутатов парламента будут представлять христианскую общину, а 50 % — мусульманскую, хотя сейчас в Ливане мусульман больше. А главное — нет сосредоточения власти в руках президента, премьера или председателя парламента. Власть поделена на маленькие кусочки: у президента есть чуть-чуть власти, у премьер-министра — еще чуть-чуть, и т. д. Премьер-министр тут никак не зависит от президента, а президент, в свою очередь, избирается парламентом (Ливан — парламентская республика). Вот это и есть самое главное, что позволяет Ливану держаться на плаву. В конституции Ливана написано, что действующая там система распределения власти по конфессиям введена временно. На какой конкретно срок — сто, двести лет — не указано. Сказано только, что когда-нибудь страна перейдет к открытым выборам, люди будут голосовать и избираться независимо от своих религиозных и национальных общин и т. п. Но пока этого нет — и, в общем, слава богу.
Когда есть абсолютная власть, олицетворяемая какой-либо должностью, все будут за нее драться. Драться до последнего. Особенности власти в конкретной стране всегда надо сопоставлять с ее исторической реальностью. Жесткая власть может существовать долго, но в странах, где существуют сильнейшие этнорелигиозные противоречия, все рано или поздно кончается.
Теперь возьмем Ирак. Когда туда пришли американцы, они сказали: сейчас мы вам сделаем демократию западного образца — создавайте партии. Создали партии. Никаких квот на конфессиональной основе не предусматривалось. Кто побеждает на выборах? Конечно, партия шиитов — просто потому, что их большинство. И из их числа назначается премьер-министр, который обладает абсолютной властью. Президент страны — это курд, как правило, — это такая формальная, чисто протокольная должность, вообще ни о чем не говорящая. А вот премьер-министр — это, по сути, местный диктатор. Таким был Нури аль-Малики, сейчас Хайдер аль-Абади. Конечно, он занимает жесткую прошиитскую позицию, что не нравится курдам, которые представлены в парламенте сообразно численности населения, то есть того, сколько народу за них проголосовало. Сунниты тоже в аналогичном положении и тоже недовольны. И таким образом у людей возникает нежелание во всем подчиняться премьеру, главе исполнительной власти, по сути — человеку № 1 в стране. У курдов растут сепаратистские настроения, переходящие в стремление к независимости. У суннитов тоже появляется желание что-то свое создать. И так далее. Это отнюдь не ливанская модель. С ливанской моделью нынешняя политическая система Ирака ничего общего не имеет.
Сейчас идут долгие разговоры о новой сирийской конституции. Какой будет эта конституция? Сели за стол переговоров власть и оппозиция. Вопрос: кто будет обеспечивать национальным и религиозным меньшинствам безопасность, кто будет гарантировать их участие в управлении страной? Как это будет выглядеть? Как закрепляться? Складывается впечатление, что все, к сожалению, сведется к иракскому варианту. А этого недостаточно. Недостаточно просто провести выборы. Если в Сирии сделать такую же систему, как в Ираке, там, конечно, будет побеждать одна этнорелигиозная группа и давить на все остальные. Эти остальные будут ощущать, что им плохо тут живется, и размышлять, не сделать ли себе автономию, как у курдов. А курды и вовсе заявят, что хотят получить независимость. И все это будет отрицательно влиять на жизнь страны. Будут то и дело вспыхивать беспорядки, раскол в обществе будет нарастать — вплоть до гражданской войны. Просто из-за отсутствия договоренности — у кого что есть. А если не дать еще относительной автономии и самоуправления отдельным территориям, таким как район Джабаль аль-Друз, населенный друзами, или курдам в местах их компактного проживания, то начнется просто бесконечная война, которая в итоге безо всяких переговоров приведет к развалу страны на несколько квазигосударств. Замечу, что Сирия, по большому счету, очень похожа на Ливан, поэтому оптимальным выходом из ситуации было бы установить у себя такую же политическую систему. Будет это сделано или нет — покажет время. У меня, честно сказать, ощущение, что нет, не будет.
Нас ожидает большая война, и чем она закончится через 10–20 лет, сказать трудно. Но то, что политическая карта Ближнего Востока будет выглядеть совершенно иначе, чем сейчас, очевидно уже любому. И начинать готовиться мы должны уже сейчас. Этот процесс идет помимо нашей воли, и от него никуда не денешься. В какой степени мы готовы и готовы ли вообще — большой вопрос.
В конце 2015 года стало известно о создании Исламской военной коалиции из 34 государств для борьбы с терроризмом, возглавит которую Саудовская Аравия. Хотя это главенство во многом формальное, поскольку турки, например, вряд ли будут подчиняться саудитам. Помимо Саудовской Аравии, в коалицию вступили Иордания, ОАЭ, Пакистан, Бахрейн, Бангладеш, Бенин, Турция, Чад, Того, Тунис, Джибути, Сенегал, Судан, Сьерра-Леоне, Сомали, Габон, Гвинея, Палестина, Союз Коморских островов, Катар, Кот-д’Ивуар, Кувейт, Ливан, Ливия, Мальдивы, Мали, Малайзия, Египет, Марокко, Мавритания, Нигер, Нигерия и Йемен. Еще более десятка стран, включая Индонезию, выразили союзу поддержку и заявили о готовности содействовать. С чем это связано? Это связано с пониманием, что «Исламское государство» уже пора на кого-то заменить. Причем заменить не в людском плане — люди могут остаться те же самые, за исключением лишь каких-то уж совсем одиозных деятелей, — а в плане названия структуры, которая будет контролировать регионы, ныне подконтрольные «Исламскому государству». К примеру, тот же Мосул в Ираке. Кто туда придет вместо «Исламского государства»? Кто-то должен прийти непременно, и предполагается, что это будет тот, кого поддержит коалиция.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
