Стоявший рядом низкорослый и чрезвычайно тщедушный человечекс нелепой, раздутой и в то же время удлиненной, словно семенной огурец,головой, выглядевший рядом со статным, раздобревшим Никодимом какой-то ошибкоюприроды, в точности повторил его движение и выражение лица. Он, как и хозяин,преотлично знал, что отец его, Митрофан Сажин, тоже староста деревенский,преставился не прошлым летом от грудной жабы, а был насмерть забит в пьянойдраке аж двадцать пять лет назад, после чего все Лужки вздохнули свободно...ненадолго, впрочем, потому что вскоре начал входить в возраст и силу НикодимМитрофаныч, оказавшийся достойным преемником своего тятеньки! Тем не менее,Савушка, шурин, приживал и ближний человек Никодимов, ни словечком непоперечился лгущему сроднику, а только нагнал еще больше морщин на свое и безтого сморщенное личишко, состроив на нем выражение крайней печали.
За те восемнадцать годков, что жил он при Никодиме,женившемся на его сестре Анне, Савушка научился понимать сродника и хозяина сполуслова и изрядно заострил свой и без того нехилый умишко. Он мигом постигход Никодимовых мыслей и уже видел, как станут развиваться события дальше.Времена нынче лютые, немилостивые... а когда они не были таковыми на святойРуси, нашей матушке?! Немало разных татей и лиходеев таскается по проселочнымдорогам, норовя малость разжиться за счет ближнего своего.
Только очень крепкие господа отваживаются путешествовать вподлинном своем обличье — но непременно внушительным поездом, с многочисленнойсвитою и под надежной охраной, отпугивающей всякого лесного жителя, отголодного волка до разбойничка. А что касаемо народа попроще... Савушка знал,что иные хитрые люди, отваживаясь пуститься в дорогу в одиночестве (мало ликакая нужда человека гнать может?), принимали облик самый что ни на естьнеприглядный, дабы не искушать малых сих, жаждущих кровавой поживы. И Савушкаготов был поклясться последними волосенками, еще кустившимися на его плешивойголовешке, что и юнец, смело и прямо стоящий перед Никодимом Митрофанычем, одиниз таких достаточных господ, который скрывает свое истинное положение... исодержимое своего кошеля, наверняка припрятанного под складками потертогокафтана. Иные шьют широкие пояса с многочисленными кармашками и прячут добротуда. Пояса потом надевают на голое тело, не снимая даже на ночь, даже засыпая,так что добраться до червончиков непросто... непросто, но вполне возможно. Надолишь ухитриться устроить так, чтобы владелец пояса уснул без просыпу. Дляумелого человека — плевое дело! И Савушка растянул губы в такой довольненькойулыбочке, что любой приметливый человек при виде ее повернулся бы на пятках идал такого деру от этого приманчивого дома и вообще из Лужков.
Но, судя по всему, юнец, просившийся на ночлег к Сажину, неотличался особой приметливостью, и Савушкина плотоядная ухмылочка осталась имне замечена. И он покорно проследовал за Савушкой, который провел его по узкойлесенке в просторную комнату под самой крышей, где под стенками стояли четыретопчана да еще валялись на полу охапки соломы. До этого гость попытался былосам заняться своим конем, расседлать, напоить, почистить, но Савушка кликнулмальчишку с конюшни и поклялся, что скакуна не оставят без заботы, обиходят ещеласковей, чем всадника. Юнец смерил Савушку холодноватым взглядом, и тот обратилвнимание, что веки гостя вспухли, а глаза покраснели — наверное, от бессонныхночей и дорожной пыли. «Спать крепче будет!» — довольно подумал Савушка и опятьухмыльнулся.
— Где мне лечь? — спросил гость, оглядывая комнатуи пряча руки в рукава великоватого ему кафтана. Савушка заметил, что пальцы егопобелили и дрожат.
— Да где понравится, хоть бы вон под той стеночкой, тамне дует. А станет холодно, ряднинкой покройся. Ночи, правда, душные, но ягляжу, тебя знобит. Озяб? Или с устатку?
— Да, я устал, — сдержанно отозвался гость,пристально глядя на раскаленно-алый солнечный шар, катившийся к закату.
— Ужинать будешь? Хлебы нынче пекли, еще горячи. А ужзапах сладок... — Савушка, большой любитель горяченького хлебца (пускай снего брюхо пучит, но больно вкусен!), громко сглотнул.
— Не голоден я, благодарствую. Сколько с меня запостой? — спросил гость, так же неотрывно глядя в окно. Алые закатныеотсветы пятнали небо, словно кто-то пробежал по светлой глади, оставивокровавленные следы. Парнишка на мгновение зажмурился и покачнулся, но тут жесердито мотнул головой и выправился.
— Хозяин утром сочтет, — отмахнулся Савушка,окидывая юнца приметливым взором и пытаясь угадать, запрятано добро его покарманам либо и впрямь в пояс вшито. — Тебя как звать-величать, гостьдорогой?
— Данька... Данила то есть, — выговорил парнишка снекоторой запинкою. — Мне бы лечь. Усталь с ног валит.
— Спи с Богом, Данила, — со всей возможнойприветливостью пожелал Савушка, окидывая его прощальным взглядом. — Эй, тыгде так вывозился? С волком братался, что ли?
Юнец окинул себя суматошным взглядом и проворно стряхнул скафтана несколько клочков серой шерсти. Исхудалые щеки его слегка порозовели.
— Псина какая-то приблудилась перед деревней, кинул яей корку, она на радостях меня всего облизала да измарала, — пояснил он,подходя и окошку и выбросив комочек шерсти во двор.
Савушка удивился. Любой другой швырнул бы мусор на пол, воти вся недолга. А этот... Ох, правы, судя по всему, окажутся они с Никодимом.Непростой это человечек. Загадочный! Но да ничего. У них впереди целая ночь, слихвой хватит времени все загадки разгадать!
Он вышел, притворив неслышно дверь. Вообще все двери в домеНикодима висели на смазанных петлях и открывались да закрывались совершеннобесшумно. Кто-то скажет, доглядчивый, мол, хозяин. Но...
Ладно, не об том речь.
Юнец, назвавшийся Данькой, с явным облегчением перевел дух,словно даже дышать не мог в полную силу в присутствии Савушки, а потом провелруками по лицу, будто умываясь. Когда опустил их, стало видно, что он и впрямь«смыл» это свое надменное, равнодушное выражение. Теперь в чертах его отчетливовидны были полудетский страх, отчаяние и растерянность. Он высвободил изрукавов тонкие дрожащие пальцы и стиснул их движением крайнего отчаяния.
— Господи! — прошептал пересохшими губами. —Господи, дай мне силы!
Как страшно сделалось, когда этот уродливый человечек вдругзаметил на кафтане шерсть Волчка! Подумаешь, невелика вроде бы беда, собачьяшерсть, но ведь на воре, как известно, шапка горит. Даньке почудилось, будтомаленькие черненькие глазки прожигают его насквозь, прозревают все его тайныепомыслы. Но все же удалось отовраться, кажется. Ладно, ночь покажет! Ночь дастответ на все вопросы.
Теперь главное — не уснуть.
