Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 103
Но не в моем случае. Набившиеся в броневик сыщики в штатском за всю поездку не задали ни единого вопроса, лишь удерживали на прицелах револьверов. Они словно опасались, что я разорву сковавшую браслеты наручников цепочку и наброшусь на них с кулаками.
Страх. Я чувствовал их страх.
Конвоиров было шестеро против одного, но они откровенно опасались меня, и это было действительно странно.
Наслышаны о моем таланте? Очень сомневаюсь…
Как бы то ни было, я не предпринял ни малейшей попытки разговорить сыщиков, дабы прояснить детали предъявленного обвинения, и молча сидел на лавке. Просто не хотелось давать повод нервным парням понаделать во мне дырок. Знаю точно, они открыли бы стрельбу на поражение без малейших колебаний.
Пороховой движок броневика размеренно чихал, мощные колеса сглаживали неровности брусчатки, и лишь когда попадались совсем уж серьезные выбоины, меня мотало на лавке от одного конвоира к другому. А потом дневной свет померк, серость хмурого неба за решетками боковых окошек сменилась полумраком ангара, и тяжелый самоходный экипаж остановился.
Броневик привез меня в гараж полицейского управления метрополии – на жаргоне столичных уголовников это называлось «сыграть в «Ящик».
Сыщик справа отцепил крепившую наручники к полу цепочку. Сыщик слева распахнул боковую дверцу.
– На выход! – распорядился полицейский напротив.
Ох, как же вас много, ребята, на меня одного…
Но дальше стало только хуже. В просторном гараже меня дожидались вооруженные самозарядными карабинами и четырехствольными лупарами констебли. Лодыжки немедленно сковали ножными кандалами, и под бренчание стальных звеньев я засеменил по коридору, будто особо опасный рецидивист.
Здание полицейского управления, огромное и монументальное, занимало целый квартал да еще уходило на несколько этажей под землю. Случайный человек мог блуждать по его запутанным закоулкам в поисках нужной двери часами, и среди констеблей ходило немало страшных историй о сослуживцах, которые пропали без вести, просто свернув не в тот коридор.
Честно говоря, я всерьез опасался разделить их судьбу, но не прошло и пары минут, как меня завели в небольшое помещение без окон, залитое ослепительно-резким светом электрических ламп.
Обыск много времени не занял, если это вообще можно было назвать обыском. Пришлось попросту снять всю одежду, а взамен натянуть полосатую робу арестанта. Личные вещи без досмотра убрали в холщовый мешок и запечатали сургучной печатью.
Следующая остановка случилась в фотомастерской. Там меня усадили на деревянный стул – своими многочисленными зажимами и крепежами он определенно напоминал стул электрический, – и флегматичный мастер закрепил голову в тисках, дабы сделать снимок анфас, а затем последовал снимок в профиль. После этого фотограф запечатлел все мои татуировки, а полицейский клерк снял отпечатки пальцев, вымарав кожу черной тушью и заставив приложить ладони к листу плотной желтоватой бумаги.
Последующая тягомотина с измерением роста и составлением списка особых примет заняла никак не менее часа, и стало ясно, что в отличие от прошлых задержаний сейчас все серьезно и оформление идет в полном соответствии с протоколом.
Какого дьявола?!
Но хоть меня так и потряхивало от нервного перенапряжения, приставать с расспросами к бывшим коллегам я повременил. Скоро. Скоро все прояснится само собой. И, возможно, я еще пожалею, что не остался в блаженном неведении.
Но одно было ясно уже сейчас: задержание не имело никакого отношения к моим летним неприятностям в Монтекалиде, поскольку Томас Смит добился снятия всех обвинений в причастности к убийству бармена-индуса, а гибель супругов Тачини объявили несчастным случаем еще на стадии предварительного следствия. В заключении коронера ничего не говорилось о самоубийстве и пулевых ранениях, упоминались лишь многочисленные повреждения, полученные ими в результате обрушения перекрытий ветхого здания.
Потрясение прошло, тяжким грузом навалились страхи. Сдерживать тремор удавалось со все большим трудом, но я упрямо стиснул зубы и стал дожидаться окончания формальных процедур. Одно было ясно совершенно точно: это официальное задержание, а вовсе не произвол людей из окружения ее величества.
До меня добралась вовсе не лейб-гвардия, и это оставляло неплохие шансы на благополучный исход дела. И не важно, насколько серьезное обвинение собираются предъявить, – к богатым особое отношение. Я больше не был безденежным голодранцем, я мог позволить себе нанять самых известных столичных адвокатов. В худшем случае процесс затянется на годы, в лучшем – меня отпустят на свободу уже этим вечером.
Очень хотелось в это верить…
После фотомастерской под размеренный стук подкованных ботинок конвоиры провели меня в комнату для допросов. Там ножные кандалы прицепили к вмурованному в стену кольцу, а наручники соединили стальной цепочкой с массивным столом, чьи ножки были привинчены к полу.
Лампы под потолком светили прямо в глаза, но смотреть здесь в любом случае было не на что. Глухие стены с отсыревшей и потрескавшейся штукатуркой, пыльный пол, обшарпанная мебель. Если не брать в расчет электрическое освещение, в подобных декорациях мог проходить допрос преступника и сто, и двести лет назад.
Из общего ряда выбивалась лишь махина фонографа в дальнем углу. В камере он казался совершенно неуместным.
Какое-то время я щурился, разглядывая звукозаписывающий аппарат, затем откинулся на неудобную и жесткую спинку стула и закрыл глаза. Не стал их открывать, даже когда под скрип ржавых петель распахнулась входная дверь.
В этом попросту не было никакой нужды. Я узнал вошедшего и со смеженными веками. Слишком уж характерным оказался враз перебивший затхлую сырость камеры аромат его одеколона и тонкий запах дорогих сигарет.
– Давно не виделись, инспектор! – усмехнулся я старому знакомому.
– Старший инспектор! – поправил меня Моран, кинув на край стола со своей стороны пухлую папку с документами. – Старший инспектор, господин Орсо. Старший. Вам ли не знать разницы?
С нашей последней встречи Бастиан Моран нисколько не изменился. Худое лицо по-прежнему отмечала аристократическая бледность, а напомаженные волосы, круто заломленные брови и тонкие губы придавали ему несвойственный полицейскому вид декадентствующего франта. Утонченному образу полностью соответствовали ухоженные руки, да и модный костюм и дорогая сорочка с алмазными запонками нисколько не подкачали, но все решительно портили холодные серые глаза матерого душегуба.
Легавый – он легавый и есть. Это не оскорбление, это как каторжанское клеймо. Работа накладывает свой отпечаток на всех нас.
– Все готово! – объявил ассистент, вставив в фонограф новый валик.
– Начинайте запись! – скомандовал Моран.
Полицейский клерк запустил аппарат, и под тихое басовитое гудение тот принялся мелко подрагивать и едва слышно скрипеть. Свет в камере несколько раз мигнул, но, к моему величайшему разочарованию, сеть выдержала возросшую нагрузку и замыкания не произошло.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 103
