Турунов вернулся к бомбе и на миг остолбенел. Петя пристроился над бомбой, зажав ее между коленей и налегая плечом на рукоятку ручной дрели. Сверло упорно соскальзывало с круглой поверхности, но Петя не сдавался.
– Т-ты, ты что?!
– Да я дырочку просверлю, будет куда шнур вставить, невозмутимо ответил Петя, продолжая работу. Сверло царапало корпус, искрило.
– Прекрати немедленно!
Турунов с трудом оттащил Петю от бомбы и вытер вспотевший лоб. Ох уж эта деревенщина! Припомнив навыки саперной работы двадцатилетней давности, он взялся за бомбу сам. Когда минут через пятнадцать работа была закончена, от хмеля, похоже, не осталось и следа.
Подняв снаряженную бомбу на руки, Турунов вместе с Граковым подошли к намеченному месту у обрыва и опустили ее на берег. Турунов достал зажигалку и огляделся. Остальная компания столпилась всего в двух метрах, у самой воды. Во всем этом была какая-то неправильность.
– Э, нет, мужики, – сказал он, – так не пойдет. Спрячьтесь где-нибудь. А то ж, не ровен час…
Наконец он поднес зажигалку к свободному концу бикфордового шнура, и огонек, слегка зашипев, побежал по дорожке к бомбе. Подхватив ее тулово с двух сторон, они с Граковым дважды качнули бомбу и изо всех сил метнули в речку. Пролетев метра три, она бултыхнулась в воду, подняла фонтан брызг, и Турунов, вдруг истошно заорав «Ложись!», рванул за руку Гракова, отбежал на несколько шагов и, прикрыв голову руками, упал за ствол толстой березы. Но ничего не происходило.
Подумав, что бомба вновь, как и полсотни лет назад, не сработала, он поднял голову и в тот же миг увидел, как над речкой прямо вверх, к самому небу взмывается огромный водяной смерч. Словно могучий гром пророкотал на небе и тугая волна ударила по ушам. Вслед за смерчем зеленым облаком взлетели сорванные с деревьев листья. С гулким шумом, ухнув, обрушилось рядом что-то тяжелое, накрыв Турунова зеленой пеленой.
Когда он, царапаясь об острые сучки, выбрался из-под кучи облепивших его ветвей, вновь мирно светило солнце. Вокруг было пусто и ни один звук не нарушал мертвящую тишину. Сердце Турунова наполнилось ужасом. С мгновенным прозрением он понял, что жизнь его уже никогда больше не будет такой, как прежде. Его, как человека с явно выраженными восточными чертами лица, и без того за три – четыре последних года добрый десяток раз укладывали на асфальт или прижимали к стене с поднятыми руками доблестные московские милиционеры, или ОМОН, или камуфляжные формирования с малопонятными названиями, подолгу изучали документы, перепроверяли, и втихомолку, а иногда и не очень выражали изумление по поводу того, что узкоглазым еще доверяют такие ответственные посты в уважаемой газете. Легко предположить, что будет, когда выяснится, что из всей компании остался один он, бывший сапер… И мысль эта пришла к Турунову даже раньше, чем чувство скорби по старинному другу Сергею Степнякову, блестящему журналисту Симову, ко всем остальным, так нелепо оказавшимся вместе в ненужном месте и в ненужное время.
Ему остро захотелось выпить. Он повернулся к столику, но его даже не было видно, не говоря уже о стоявшей на нем посуде. БМВ, повернутый к реке носом, устоял, а огромный мерс опрокинуло на бок. В остальном пейзаж был вполне мирным, и Турунов услышал, как где-то позади запела, зачирикала что-то привычное первая птица. Он повернулся на ее зов и заметил, как зашевелилась густо осыпанная листьями земля, вздыбилась резко и, отряхивая прилипший сор, на свет Божий явился закадычный друг Степняков.
На призыв первой птахи откликнулись две другие. И тотчас, в унисон с ними, из-за ближних берез показались Граков, левую щеку которого пересекала длинная царапина, и его родственник, дядя Миша. Пропела свое «ку-ку» кукушка и к компании присоединился потрясенно улыбающийся Симов. Он смотрел на Турунова, но куда-то вбок, мимо левого плеча. Не было только Пети, владельца бомбы. Но, кроме Турунова, никто пока не обратил на это внимания, и вся компания вслед за Граковым рванулась к воде.
Речка изменилась. Водяной столб, взметнувшись, осел широким радиусом и теперь вода мутными ручейками сбегала с отлогого берега обратно. По поверхности кружили обломанные ветки, листья. Вода перемешалась с медленно оседающим илом и речка больше напоминала сточную канаву. По поверхности плыли несколько целлофановых пакетов, невесть откуда взявшаяся бутылка из-под шампанского.
– А рыба, рыба-то куда делась? – возбуждение Гракова еще не прошло, и он пока не замечал ни царапины, ни случившегося с его машиной.
– Да ее и не было тут, – неожиданно для всех сказал Симов.
– То есть как это?
Граков уставился на главного редактора так, словно это он был виновником всех, пока еще не проясненных бед. И Симов, усугубляя ситуацию, виновато улыбнулся:
– Да так. Я в воде час пролежал – ни одна мимо не проплыла.
– Точно! – вспомнил вдруг дядя Миша. – Нету тут рыбы. Раньше была, а как в верховьях спиртозавод поставили – все, писец ей пришел. Да я ж, Витек, писал тебе про то, еще в прошлом годе. Думал, ты начальник большой, порядок наведешь.
– Писал, говоришь? А Петя? Петя где? – побледнев от нехорошего предчувствия, Граков повернулся и увидел свой автомобиль. Откуда-то сбоку, перекидывая что-то с руки на руку, шел Петя. Турунов облегченно вздохнул. Петя поднял ладонь, показал лежащий на ней кусок зазубренного металла и сказал:
– Горячий еще. Вот это рвануло, блин, а?
Турунов подумал, что Граков сейчас ударит неказистого мужичка и шагнул вперед, чтобы оттеснить Петю от греха подальше, но вдруг понял, что не хватает еще чего-то. Ощутили это и другие. Не все звуки вернулись к жизни.
Мужики повернулись в сторону покоса и увидали, что бабы-косари стоят, застыв, как грубо вытесанные из большого камня статуи, и смотрят в их сторону. Но не на них, а выше, вверх, в безоблачное небо, так внезапно прокатившееся громом и порывом ветра, взметнувшим только что скошенную траву. Ничего, однако, больше не происходило. И бабы-статуи, словно повинуясь единой, неслышной отсюда команде, ожили. Медленно повернулись к мужикам в профиль. Взмахнули косами. И природа наполнилась привычным.
Вжик-вжик.
Морской гормон
Задница
По старинному поверью, женщина на корабле приносит несчастье. Правда, к членам экипажа это не относится.
На морском буксире «Стремительный» женщин было две. Но мы, несмотря на самые весенние настроения, воспринимали их исключительно как товарищей по работе. Нам, трем курсантам, проходящим первую штурманскую практику, не было еще и двадцати. Поварихе же Яне стукнуло сорок, а тридцатидвухлетняя буфетчица Люба, веселая рыжеволосая одесситка, была женой второго штурмана Дзюбы. На любом другом флоте родство в экипаже не допускалось, но в Заполярье были свои порядки. К тому же, как и все остальные на Крайнем Севере, каждый из нас работал на полторы ставки, минимальный рабочий день длился по двенадцать часов. Как говорится, не до женщин. Поэтому все остальное произошло из-за боцмана.
