— Мартовских зайцев, — повторил он.
— Ладно, серийных убийц. Мертвые или живые, они действуют по собственной логике. Для всех остальных она смысла не имеет, потому что мы не мартовские зайцы.
Он издал какой-то звук, который можно было принять за смех.
— Да, это точно. Мы — не они. В газетах и по телевизору говорили, что вы свалили много его шестерок.
— Мне помогли, с нами был наш СВАТ. И тоже потерял людей.
— Я видел статьи, но думал, честно говоря, что вы всю заслугу приписали себе и о полиции не говорите.
— Они вошли туда со мной. Рисковали жизнью, некоторые погибли. Это было плохо, и вряд ли я это забуду.
— Про вас говорят, что вы за пиар готовы под любого ле… — он закашлялся, заменив, очевидно, одно слово другим, — подстроиться.
Я даже засмеялась, что хороший признак. Меня даже не шокировало его заявление, ага!
— Я не гоняюсь за славой, шериф, а подстраиваться не согласна. Можете мне поверить, что внимания репортеров у меня больше, чем мне хотелось бы.
— Для женщины, которая не хочет внимания, у вас его чертовски много.
Я пожала плечами, сообразила, что он этого не видит.
— Я участвовала в расследовании жутких дел, шериф. Это привлекает репортеров.
— А еще вы красивая молодая женщина и у вас роман с мастером вашего города.
— Вам сказать спасибо за «красивую» до или после того, как объяснить, что моя личная жизнь — не ваше дело?
— Мое, если она мешает вашей работе.
— Подымите записи, шериф Шоу. После начала романа с Жан-Клодом я вампиров убила больше, чем до.
— Говорят, вы отказываетесь выполнять казни в морге.
— Потеряла вкус к протыканию колом связанных цепями и прикованных к каталкам.
— Но они же спят — или как там это у них называется?
— Не всегда. И можете мне поверить: первый раз, когда приходится смотреть в глаза приговоренному, молящему о пощаде… скажем так, что кол даже в опытной руке — орудие медленной смерти. А приговоренные умоляют и объясняются до самой последней секунды.
— Но они же что-то сделали такое, чем заслужили смерть?
— Не обязательно. Иногда они просто попадают в «закон трех нарушений» для вампиров. В нем записано, что каково бы ни было преступление, пусть и незначительное, но три рецидива — и на твою шкуру выписывается ордер на ликвидацию. А я не люблю убивать за кражу без применения насилия.
— Но кража, значит, крупная?
— Нет, шериф. Одну женщину казнили за кражу какой-то фигни дешевле тысячи долларов. У нее был диагноз клептомании еще до обращения в вампиры, и смерть ее от этой болезни не вылечила, хоть она и надеялась.
— И кто-то проткнул ей сердце за мелкую кражу?
— Кто-то проткнул.
— Закон не предоставляет права отказа от работы маршалам, занимающимся преступлениями с противоестественной подоплекой.
— Строго говоря, нет, но я просто не выполняю казней. Перестала еще до того, как истребители вампиров были включены в программу маршалов США.
— И вам позволяют?
— В общем, я нахожу понимание у начальства.
Понимание заключалось в том, что я не стану свидетелем со стороны родственников женщины, казненной за кражу в универмаге, если меня не станут заставлять убивать кого-то, кто никого не лишал жизни. Жизнь за жизнь — в этом я вижу смысл. Жизнь за побрякушки — смысла не вижу. И от этой женщины многие из нас отказались. В конце концов ее послали в Вашингтон Джеральду Мэллори, одному из первых охотников на вампиров, который еще жив. Он по-прежнему считает вампиров чудовищами, и потому без малейшего колебания ее заколол. Мэллори меня как-то пугает. Когда он глядит на вампира, любого вампира, есть что-то в его глазах безумное.
— Маршал, вы здесь?
— Да, шериф, простите. С вашей подачи задумалась о той магазинной воровке.
— В новостях передавали, что ее родственники подают в суд по поводу неправомерной смерти.
— Подают.
— Вы не из разговорчивых, маршал?
— Я говорю то, что должно быть сказано.
— Вы весьма молчаливы для женщины.
— А вам не нужны мои разговоры. Как я понимаю, вам нужно, чтобы я приехала в Вегас и сделала свою работу.
— Блейк, это западня. Поставленная конкретно на вас.
— Возможно. А послать мне голову вашего истребителя — более прямой угрозы быть уже не может.
— И вы все равно приедете?
Я встала, посмотрела на коробку, откуда таращилась на меня мертвая голова. Вид у нее был то ли удивленный, то ли сонный.
— Он прислал мне голову вашего истребителя вампиров. Прислал прямо мне в офис. Написал для меня послание кровью на стене, где убил троих ваших оперативников. Да, черт возьми, я приеду.
— Голос у вас злой.
Лучше злой, чем перепуганный, подумала я. Если я смогу поддерживать в себе ярость, может быть, удастся не дать вырасти страху. Потому что он уже свернулся у меня под ложечкой, замаячил в глубине разума черной тенью, готовой вырасти, если я ей это позволю.
— А вы бы не разозлились?
— Я бы перепугался.
Вот тут я осеклась. Копы никогда — или почти никогда — не говорят, что им страшно.
— Вы нарушаете правило, Шоу. Нельзя признаваться, когда боишься.
— Я просто хочу, чтобы вы знали, Блейк, во что лезете, только и всего.
— Чувствую, вам плохо пришлось.
— Я видал и больше мертвецов. Мне, черт возьми, случалось и больше людей терять под моей командой.
— Вы воевали?
— Воевал.
Я подождала, чтобы он назвал род войск, но он молчал.
— Где же вы бывали?
— Это секретная информация, в основном.
— Спецкоманды?
Это был полувопрос, полуутверждение.
— Да.
— Можно спросить, какого рода, или надо оставить тему, пока не услышала: «Если я вам скажу, мне придется вас убить на месте»?
Я попыталась пошутить, но Шоу юмора не принял.
— Шутите, значит. Раз вы на это способны, значит, до вас не дошло, что здесь творится.
— У вас трое убитых оперативников, один убитый и расчлененный истребитель вампиров. Это плохо, да. Но вы же не послали с маршалом всего трех оперативников? Значит, остальные члены группы сумели уйти.
— Они не сумели уйти, — ответил он, и от его интонации страх из черной ямы поднялся у меня внутри чуть выше.
— Но они не погибли, — сказала я. — По крайней мере так я вас поняла?
