Лилит целыми днями только и делала, что восторгалась домом. «Да здесь все располагает к писательскому творчеству!», «Ой, мой милый, как он мне нравится! Ты только посмотри, что за вид!»… У меня больше не было сил выносить эти притворные речи, так как на самом деле — я прекрасно это знал — мачеха жалела, что теперь ей некуда носить роскошные платья стоимостью больше трех сотен баксов.
Но худшим было то, что отец каждую неделю на четыре дня улетал в Чикаго, чтобы встречаться с важными клиентами, а меня оставлял в этом захолустном городишке, где единственным развлечением были посиделки в «Королевской сыродельне».
Утешало меня только то, что жить мне здесь оставалось всего несколько месяцев — до момента окончания школы. Ведь я пропустил всего один месяц выпускного класса, поэтому имел все шансы получить аттестат.
Я шел напролом через лес. Я и так с трудом мог отличить дуб от ясеня, а сейчас, во тьме, деревья и подавно слились в одно зловещее пятно, кишащее белками, жуками. Жутко квакали лягушки, от опавших листьев, которые хрустели под моими ногами, исходил запах плесени. Несколько раз я чуть не упал, но, вовремя вытянув вперед руки, сумел схватиться за ствол ближайшего дерева. Несмотря на все это, мне здесь нравилось. Лес напоминал мне детство — то время, когда я ворошил на заднем дворе листья, собранные в кучу, а мама подбрасывала их, и они плавно опускались на землю. Она говорила, что это маленькие пикирующие самолетики, в которых сидят жуки, и…
Я не захотел оставаться в Йелилане, где все напоминало мне о маме и о том, о чем лучше не думать. Я блуждал по дому, надолго останавливаясь перед каждой дверью; заходя в кухню, я размышлял, как и когда она научилась готовить вкуснейший соус для спагетти — сама придумала рецепт или кто-то передал ей его? Смотрела ли она на кладбище, прежде чем лечь спать, как это делал я? Или ее совершенно не интересовали духи? Этого мне никогда не узнать. Сейчас она живет в Аризоне и не хочет ничего обо мне знать.
Я даже не заметил, как выбрался из леса. Стало немного светлее. Впереди высилась полуразрушенная стена кладбища, и к ней тянулись две колеи, оставленные колесами, заросшие травой. Я легко влез на стену. Тонкий месяц улыбался мне с осыпанного звездами безоблачного и розоватого неба. Кладбище занимало довольно обширное пространство и с противоположной стороны было огорожено забором.
Спустившись на землю, я пошел вперед, медленно и спокойно. Торопиться и расшвыривать ногами листья мне казалось неподобающим и грубым. Меня окружали почерневшие мраморные или гранитные надгробия; на многих из них надписи стерлись, однако я все-таки смог разобрать несколько имен и дат; некоторые были выбиты в восемнадцатом столетии. Меня неотвратимо тянуло прикоснуться к камню, и я не сопротивлялся: протягивал руку и гладил то одно надгробие, то другое. Они были холодными, шершавыми, покрытыми копотью и пылью. С некоторых надгробий свешивались увядшие головки оставленных цветов. В расположении захоронений не было никакого порядка; едва подумав об этом, я увидел перед собой несколько камней, которые образовывали овал и окружали нечто, похожее на внутренний дворик. Я не боялся сбиться с дороги и заблудиться, поскольку отчетливо видел темный лесной массив, окружавший мой дом, и заросли с другой стороны, вокруг дома соседей. Интересно, подумал я, кто там живет и кому принадлежат поля, простиравшиеся далеко на юг, — им или кому-то другому?
Гудели насекомые, каркали вороны. Я видел стаю птиц, улетавшую с кладбища; они громко перекликались и клевали друг друга. Постепенно мне стало легче, в душе воцарился покой.
Я подумал о дедушке и невольно задался вопросом: понравился бы он мне, если бы нам довелось узнать друг друга получше? Наверняка понравился бы. Но, к сожалению, я так и не пообщался с этим человеком, а отец никогда не упоминал о том, что связано с моей матерью и ее семьей. Большую часть жизни я старался забыть об этом, да и сейчас не хотел забивать себе голову тяжелыми мыслями.
Заметив впереди какое-то движение, я замер, а затем метнулся в сторону и спрятался за пятифутовым обелиском, похожим на монумент Вашингтона. Осторожно выглянув, я рассмотрел девушку, одетую в джинсы и футболку; заколки в ее волосах отливали пурпуром в слабом свете вечера. Я почувствовал себя полным идиотом. Девушка сидела на земле, взгляд ее был устремлен на надгробие. Рядом с ней валялся голубой пластиковый пакет из продуктового супермаркета. Девушка была худой, темные густые волосы разметал ветер; она выглядела печальной и напоминала какого-то трагического персонажа из легенды. Мне она понравилась, хоть я и не смог бы сказать почему. А впрочем, это было понятно: вряд ли она стала бы бранить меня за то, что я, например, запустил руку в ее волосы. Я уже открыл рот, собираясь окликнуть ее, но замер от изумления. Девушка вдруг достала перочинный ножик и приставила лезвие к большому пальцу!
Что, черт возьми, она делает?
Поколебавшись и сжав побледневшие губы, она нанесла себе рану. Кровь закапала на землю, и я снова вспомнил о своей матери, у которой все пальцы постоянно были обклеены пластинками лейкопластыря. Мама, порезав палец, водила им по зеркалу, размазывая кровь по поверхности и выписывая различные фигуры; или проливала несколько капель на моего пластмассового динозавра, а затем брала его в руки и махала его покрытым шипами хвостом. И эти ее безумные выходки были еще не самыми странными.
Девушка наклонилась и что-то зашептала, лист, лежавший на земле прямо перед ней, задрожал и вдруг стал ярко-зеленым. Затем она вдруг подняла голову, обернулась и посмотрела прямо на меня. Я так и стоял с раскрытым ртом, и бессмысленно было отрицать, что я видел произошедшее.
Когда я наконец пришел в себя, она с усилием поднялась, при этом перочинный нож исчез за ее спиной. Я выступил вперед, стараясь не смотреть на лист, который все еще валялся в центре начерченного круга.
— Прости, — с трудом произнес я, — просто проходил мимо и увидел… — не удержался и все же опустил взгляд на землю.
— Увидел что? — спросила она хриплым шепотом, словно что-то застряло у нее в горле.
— Ничего… ничего. Просто увидел тебя.
Взгляд ее по-прежнему был настороженным.
— Я тебя не знаю.
— Я Николас Парди.
Обычно я никогда не представлялся полным именем, но сейчас, на этом кладбище, мне хотелось, чтобы она узнала обо мне правду, хотя вряд ли звук моего имени мог как-то повлиять на ситуацию.
— Я совсем недавно поселился в том самом старом доме рядом с кладбищем, — объяснил я, старясь избегать манеры разговора, принятой в близкой мне среде, типа: «Хай, я тут обосновался у своего старика в его жутком, допотопном доме, а еще я обожаю прошвырнуться по кладбищу. Обычно я беру с собой Скуби, большого пса».
— Понятно. — Она посмотрела в ту сторону моего дома. — Я слышала об этом. А я Силла Кенникот. Мы живем там. — Она махнула на дом, стоявший с противоположной стороны кладбища, потом вдруг вспомнила о ноже, зажатом в пальцах, и снова спрятала руку за спину.
Я глубоко вздохнул. Итак, она моя соседка и ровесница. К тому же очень соблазнительная и чувственная. Но с головой у нее явно не все в порядке. А может, это я псих и все это мне просто привиделось? Такая симпатичная девушка — и вдруг сидит в одиночестве на кладбище с ножом. Мне стало не по себе и захотелось сказать что-нибудь грубое и вызывающее, лишь бы скрыть смущение.
