– Пойдем в дом, – сказал Ферстель, обняв ее за плечи. – Не бойся, мы что-нибудь придумаем. У нас есть кое– какие сбережения. Твое приданое все еще хранится в сундуках. Вот и откроем их.
– Откроем… – сказала она, думая о том, что завтра придет Матиас и ей придется его выставить. Ни о какой росписи потолков не можно быть и речи, когда не на что жить.
Поднимаясь по лестнице вслед за мужем, Луиза думала о том, что ей придется не только забыть про Матиаса, но и про свою мечту об отъезде. Она должна покориться судьбе и терпеливо ждать избавления. Сколько? Год, два, пять, десять? Через месяц ей будет тридцать лет. Сможет ли она и дальше оставаться веселой, жизнерадостной барышней, танцующей под музыку Штрауса, или превратится в угрюмую госпожу Ферстель, прячущую свои рыжие волосы под старомодным чепцом, как это делала первая жена Ферстеля. Эта мысль окончательно доконала Луизу. Слезы полились из глаз. Ферстель, увидев их, рассвирепел:
– Что за истерика, Луиза? Нам нечего есть, а ты льешь слезы из-за собственных амбиций. Не вынуждай меня наказывать тебя. Убирайся с глаз моих. И не смей выходить до тех пор, пока я тебя не позову.
Она убежала. Закрылась в своей комнате, упала ничком на кровать и дала волю слезам.
– За что? За что? За что? За что? – стонала она. – За что, Господи? Я не могу больше здесь жить. Я ненавижу Луизиану с ее болотами, москитами и невыносимым климатом. Я ненавижу этого человека, этот дом, эту плантацию… Я не могу больше здесь жить… Почему я родилась первой и приняла на себя миссию спасительницы? Я вовсе не спасительница, потому что я слабая, беззащитная, маленькая, несчастная. Я мечтала о любви, о счастье, о чуде. Неужели для меня не нашлось ни того, ни другого, ни третьего? Почему для меня этого ничего не нашлось? Что я такого сделала, что получаю наказание? Как жить дальше? Нужно ли мне жить дальше?
Последние слова ее отрезвили. Она села, вытерла слезы, посмотрела на свое отражение в зеркале, спросила:
– Луиза Родригес, зачем ты живешь?
– Не знаю… – ответило заплаканное отражение. – Смысла в моей жизни нет, а это значит…
Луиза зажала рот ладонями, тряхнула головой.
– Не, нет, нет… Я не хочу умирать. Нет. Я еще ничего не видела, кроме серого мха, свисающего с деревьев, и стремительного разлива Миссисипи, – встала, проговорила укоризненно:
– Луиза Родригес, ты забыла о том хорошем, которого в твоей жизни было немало. Ты была в сияющей Вене на открытии собора Вотивкирхе в честь серебряной свадьбы Франца Иосифа, императора Австрии. Вспомни, как поразила тебя эта грандиозная постройка, устремленная ввысь. Она показалась тебе сказочной, нереальной. Ты сравнила убранство собора с ажурными кружевами, которые охраняют многочисленные стражи, одетые в средневековые одежды. Вспомни, как ты стояла, задрав голову, и не могла насмотреться на это ажурное готическое чудо, – Луиза улыбнулась. – Да, это было потрясающе! Я помню, как кто-то рядом сказал, что собор похож на Нотр Дам де Пари. Эти слова показались мне тогда заклинанием, приглашающим в сказку. Потом я часто повторяла эти слова перед сном: Нотр Дам де Пари и Вотивкирхе…
Луиза совершенно успокоилась. Улеглась на кровать, закинула руки за голову, вспомнила, что именно тогда, в день открытия собора, узнала фамилию и имя архитектора: Генрих Фестрель. И когда ей сказали, что господин Ферстель просит ее руки, она была вне себя от счастья, решив, что теперь станет музой человека, создавшего ажурное чудо, поэтому сразу же дала согласие на этот неравный брак. Ее не смутило ни то, что нужно ехать на другой континент, ни то, что супруг на тридцать лет ее старше.
Лишь прибыв в Луизиану, она поняла, как жестоко ошиблась. Сказке, о которой она мечтала, не суждено сбыться никогда. В день венчания она с ужасом узнала, что рядом с ней не Генрих Фестрель, а Франц Ферстель.
Он никогда не жил в Австрии, ничего не смыслит в архитектуре. Приехал он в Луизиану, чтобы разбогатеть. Но произошло это не сразу. Вначале он вложил в плантацию все свои деньги. Несколько лет работал, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. И наконец, его трудолюбие было вознаграждено. Плантация стала приносить прибыль. Ферстель получил титул лучшего плантатора и приставку господин к своему имени.
Женитьба на дочери губернатора помогла ему подняться еще выше. Да, он умный, трудолюбивый, предприимчивый человек. Но, он – не тот, кто ей нужен. Не о нем она мечтала, не о нем… Ах, если бы вернуться обратно в 1879 год…
Луиза встала, подошла к окну, вздохнула:
– Как все глупо получается. Более трех лет я живу с нелюбимым стариком, обвиняю всех за свою ошибку и думаю о смерти. Зачем?
Она долго пристально смотрела на темную воду Миссисипи, стремительно несущуюся куда-то, и представляла ажурные башенки Вотивкирхе.
– Я вернусь обратно, вернусь, – сказала она с уверенностью в голосе. Вскинула голову. – Я – Луиза Родригес, а это значит, что в моих жилах течет кровь конкистадоров, и мне не к лицу вести себя так, словно я – дама в старомодном чепце! Наши финансовые трудности дают мне право начать новую жизнь. Да! Я буду работать на плантации. Я научусь скакать на лошади. Я горы смогу свернуть, – усмехнулась, – если господин Ферстель мне позволит.
Матиас шел по дороге, размышляя над тем, как легко он перешел от ненависти к благосклонности. Мало того, желание мстить, томившее его несколько лет, пропало. Все грандиозные планы, которые он составил с особым усердием, теперь казались мальчишеской глупостью, отдаленной от реальности, как небо от земли. Он ясно осознал, что смешная рыжеволосая Луиза на роль его жертвы не годится. Господин Ферстель не станет убиваться, узнав о грехопадении жены. Он скорее убьет ее, бросит на съедение аллигаторам, чем смирится с участью рогоносца. Луиза для него – красивая дорогая игрушка, которую он приобрел взамен двух утраченных, чтобы не скучать. Первой игрушкой была Марлен – дочь губернатора, второй – его сестра Иссидора, которая родила Ферстелю сына, но и это не смягчило его сердце. Он выставил Иссидору за порог, откупившись от нее и ребенка кошельком с деньгами, которых едва хватило на то, чтобы добраться до города. На прощание Ферстель приказал Иссидоре держать язык за зубами и никому ничего не рассказывать, чтобы не последовать в могилу следом за госпожой Марлен Ферстель.
Перепуганная Иссидора уехала в Новый Орлеан. Устроилась горничной к жене банкира Терезии Бомбель. Сына она отдала в сиротский приют. Изредка она бывает в приюте, наблюдает за мальчиком издали, а потом рассказывает Матиасу о том, как он подрастает. Сейчас ему семь лет. Он светловолосый, голубоглазый креол с красивым именем Анджалеоне. Все считают его итальянцем, сыном танцовщицы Сантини Меркур и гангстера Джузеппе Анджалеоне, убитого в одной из перестрелок на улице Бурбон.
Малыш Анджалеоне гордится своим отцом и желает стать таким же сильным и бесстрашным, как Джузеппе. Мальчик по-своему счастлив. Ни Иссидора, ни тем более он, Матиас, не желают разрушать иллюзию детского счастья рассказами правдивых историй.
Что даст ему эта правда? Горечь, чувство никчемности и обиду на мир, который так несправедлив к нему. Пусть уж лучше он ничего не знает. Пусть наслаждается своей сказкой. Когда-нибудь Иссидора решится рассказать сыну все, что сочтет нужным. А он, Матиас, когда-нибудь увидит племянника и пожмет его крепкую руку. В том, что у Анджалеоне будет крепкая рука, он не сомневается. Пусть пока все идет своим чередом: мальчик растет, а Матиас придумает новый план мести. Пришедшая в голову мысль заставила Матиаса улыбнуться.
