Если производителей овощей становится все меньше в Иль-де-Франс, то парижанин, который считает себя локавором,[7] вполне может обрабатывать свой клочок земли. Что считается неслыханным везением, если не роскошью. Около трех тысяч семейных садов, выросших на огородах, принадлежащих в конце XIX столетия парижским рабочим, сейчас обрабатываются, и очередь на них неуклонно растет. А что касается так называемых поделенных парижских парков (пятидесятая часть которых находится в пределах Парижа), то крошечные земельные наделы здесь также пользуются огромным спросом.
Сад «Акведук», расположенный в XIV округе, получил свое название в честь водопровода (акведука), устроенного еще во времена правления Екатерины Медичи для снабжения столицы питьевой водой. Он был разбит в 2005 году среди жилых домов на склоне холма, возвышающегося вдоль железнодорожных путей RER B.[8] Со своими спускающимися вниз террасами, небольшим прудом в центре, устроенным в воспитательных и познавательных целях, сад представляет собой незабываемое зрелище и является одним из лучших уголков Парижа. Более трехсот членов этого «садового товарищества» обрабатывают здесь свои клочки земли размером в два квадратных метра, а также общие территории, часть из которых предназначена для детей, другие же засажены лавандой и виноградом.
И никаких химических удобрений и пестицидов. «Конский и коровий навоз, яичная скорлупа, кофейная гуща!» – гордо поведала мне Саманта, маленькая, энергичная женщина, проживающая в муниципальной квартире напротив сада. Потом она продолжила, поглаживая своего кролика: «Работа на земле превратилась для меня в своего рода наркотик. Несколько лет тому назад я попала в аварию и стала почти инвалидом. Но после того, как я стала приходить сюда ежедневно, я постепенно вернулась к полноценной жизни. Здесь я черпаю силы и вдохновение, я уже не говорю о том, что, затрачивая минимальные усилия, я получаю возможность экономить и обходиться овощами, которые я вырастила сама. В прошлом году я собрала пятнадцать килограммов помидоров, десятки килограммов картошки, тыквы, кабачки, артишок, горошек, репчатый лук, ароматические травы – все это я выращиваю своими руками». Было семь часов вечера, и, пока мы мирно беседовали, две жительницы из расположенного поблизости квартала, только что вернувшиеся с работы, поливали растения и рвали салат к ужину. «Мы все здесь живем согласно своему собственному ритму, здесь у нас открывается второе дыхание, – доверительно сообщила нам Софи, элегантная женщина с длинными светлыми мелированными волосами, которая ежедневно приезжает сюда со своей дочерью Евой на велосипедах. – Мы любим наши растения. Порой нам даже кажется, что между нами существует какая-то связь на уровне чувств и ощущений. Мы теперь постоянно развиваемся, учимся… Например, учимся распознавать качество воды, самостоятельно делать компост». Будучи преподавателем колледжа, Софи часто приходит сюда со своими учениками, демонстрируя им разнообразие форм и видов растений и живых организмов. А недавно Софи решила в педагогических целях заняться выращиванием шафрана на своем участке.
А не заняться ли и мне разведением овощей на балконе? Это последнее модное увлечение, и верхом снобизма является поданный гостям салат из зеленой фасоли, выращенной на собственном балконе. Парижане теперь соревнуются, собирая с одного квадратного метра весь набор овощей для рататуя,[9] в связи с чем популярность курсов по овощеводству, проводимых в Доме садоводства в парке Берси, растет изо дня в день. Хотя о чем это я? Ведь у меня же нет балкона!
Поездка в Рунжи
Если однажды ночью вы заедете в MIN Рунжи (MIN – аббревиатура, означающая рынок национального масштаба), вы испытаете приблизительно те же ощущения, которые охватывают кролика из заповедника, мечущегося в свете фар случайной автомашины, появившейся на дороге как раз в тот момент, когда он ее опрометчиво перебегал. И даже если вас предупреждали заранее, вы все равно никогда не сможете представить себе гигантскую по размерам территорию «самого большого рынка в мире по продаже свежих продуктов». Однажды холодной мартовской ночью (температура на градуснике едва доходила до двух градусов тепла) мы приехали сюда с моей подругой Мари, шеф-поваром, работающим по вызову. Как только мы заплатили за въезд и оказались на территории рынка, я, сидя за рулем своего семейного автомобиля, который окружили грузовики и рефрижераторы, сразу же почувствовала себя кроликом из заповедника. Три часа тридцать минут утра – самое горячее время в Рунжи. Чуть зазеваешься – запросто можешь оказаться на том свете, что чуть было и не произошло со мной, когда девятнадцатитонный грузовик навис надо мной, в то время как другой подпирал меня сзади, пока я соображала повернуть ли мне на набережную Лорьен или на улицу Обрак[10] (названия улиц в Рунжи прекрасно передают национальный колорит). Но мне совсем не хотелось закончить свою жизнь, как Ив Монтан в фильме «Угроза», до нелепого плохом детективе 70-х годов режиссера Алена Карно, в котором канадские дальнобойщики предстают перед нами далеко не в лучшем свете.
Итак, вот мы и в «Чреве Парижа» – или, принимая во внимание занимаемую им площадь, скорее, в его разросшемся брюхе. Через Рунжи проходит транзитом большая половина поставок рыбы, фруктов и овощей, третья часть поставляемого мяса, потребляемого в парижском регионе (остальная часть приходится на крупные торговые сети). Рынок, открытый более сорока лет тому назад и расположенный недалеко от аэропорта Орли (который находится в десяти минутах езды, если ехать ночью от Porte d’Italie), с момента своего основания предназначавшийся для оптовых закупок и торговых сетей, не имеет ничего общего с Чревом Парижа Золя. Он занимает двести тридцать два гектара, и здесь работают двенадцать тысяч человек. Огромные ангары, чистые и прямые «улицы», железнодорожный вокзал, двадцать шесть тысяч грузовиков, которые загружают и разгружают полтора миллиона тонн продуктов в год…
Мы сразу же поняли, что дезинфекции здесь придается огромное значение. Обрядившись в одноразовые белые халаты и шапочки, мы отправились в Маре. Это гигантский аукцион по продаже рыбы. На рынке стоял гул, который то и дело перекрывали крики торговок рыбой. Все вокруг источало тестостерон с примесью йода. Цыпочки были в меньшинстве. А те сирены с квадратными плечами, которых мы встречали, имели грозный вид и, казалось, говорили «Нас не проведешь!». Цены здесь обсуждали шепотом, иногда их даже писали на клочках бумаги. Рыбный рынок закрывается в шесть утра, но взыскательные владельцы рыбных магазинов и рестораторы хорошо знают, что лучшие партии товара уходят с молотка между двумя и четырьмя часами. Пластиковые ящики с колотым льдом были доверху заполнены морскими лисицами, налимами, морскими чертями, дорадой, меч-рыбой, барабулькой, мерлангом, солнечниками, омарами, морскими ежами и гребешками, а также всевозможными представителями ракообразных, выловленными в морях и океанах всего мира. А где же красный тунец из Шри-Ланки? «Средства массовой информации распространяют всякие небылицы. Не верьте, красный тунец еще встречается!» – сообщил продавец, смерив меня пристальным взглядом, чтобы оценить мои возможности. Но я не была уверена в том, что время и место располагают к тому, чтобы начать дискуссию по поводу уменьшения мировых запасов рыбы, и молча отошла от прилавка.
