Ознакомительная версия. Доступно 2 страниц из 7
Вермиклер тоже со мной работал.
Свадьба была безалкогольной. Всё враки, когда говорят, будто бы на безалкогольную свадьбу люди собираются с неохотой. На нашу свадьбу собрался, как мне казалось, весь город… Уже прошли калликсяне, друзья, КГБ, ГАИ и местные органы власти. Уже прошли земляки и родственники товарищей по работе, а толпа у шатра все не уменьшалась. Подходили, говорили: – Я вас знаю, вы на балалайке по телевизору выступали, мне можно?…
Я уже почти ничего не соображал. Мугму, Рапсодий Иванович, Калликсо – всё перемешалось в голове.
Вот он, настоящий бал у Сатаны!..
Я захожу иногда в шатёр. Я свой человек, гости меня не стесняются, я же муж.
Я вытираю Джулии лоб прохладной влажной салфеткой, пока какой-то мой новый товарищ поправляет свой оголтелый натурализм.
Где же ты, Кесси?!..
Чьи-то руки жадно мнут тело Джулии. Каждый исполнитель моего безумного приговора, содрогаясь, как будто готов разбить, расплющить тёмную фигурку на роскошной арабской постели. Кто-то просит переменить позу.
Заглянул Вермиклер: – Моя Язя в буфете, по обычаю сколько раз нужно?
Потом он, всё-таки, где-то напился, ходил среди столов, и, как я понимаю, в желании мне угодить, спрашивал: – ну, кто ещё невесту не е…, и он называл, конечно, всё слово полностью, до конца, чтобы все его поняли правильно…
Эти сутки июля я вспоминаю, как чудовищный сон. Сейчас, в наше время, разве такое возможно? Дикость. Да и абсурд, наконец.
Я почти не удивился тому, что обо всех событиях, связанных с игрищами в угоду варварскому богу, все участники начисто забыли уже на следующий день. И, кроме разговоров о пышной международной свадьбе в Доме культуры металлургов – ничего, даже сна о том, что видел я, не осталось в головах впечатлительных актюбинцев.
И я побывал в Африке. В загадочной и полной чудес стране Калликсо. И мне, который видел только игрушечную речку Илек, облизывали ноги лазурные волны сразу двух океанов. Прозрачные и тяжёлые, они поднимались до небес и выбрасывали на берег цветы и драгоценные камни.
И только Павлик…
Да… Павлик…
Спустя три дня, после нашей с Джулией свадьбы в Доме культуры металлургов, его нашли мёртвым в машине. В собственной машине «Нива», цвета «голубая адриатика», где японский магнитофон мог без конца играть вам лучшие песни света.
Они были лучшие, а так устроен этот дурацкий магнитофон, он играл их без перерыва. С начала и до конца. А потом менял дорожки.
Павлик сидел, обхватив руками руль, и – слева от его губ – два красных пятнышка, две крохотные ранки запеклись, как порез от безопасной бритвы…
Врачи сказали (его, конечно, осмотрели врачи) – они сказали, что Павлик умер от О-ЭР-ЗЕ: видите ранки – типичный симптом, он ведь курил, правда? бросил? ну, вот видите, тогда, конечно… вот вам и результат: бросил курить, вышел под открытую форточку…
Змеи? какие змеи? Что вы! Откуда у нас змеи в Актюбинске?!..
* * *
Папа Джулии, как мужчина мужчине, лично мне подарил сундук с красочными перьями. Перья эти волшебные, в них нужно показываться на балконе перед народом. Я теперь там, у них, сын короля.
И теперь я хочу, чтобы меня, как и первого сына отца Джулии, отравили.
Чтобы отравили, как можно, скорей.
НАТАШКА
Наташку открыл бывший поэт Коля Адамов. Тогда он был поэтом действующим. Здравствующим. Потому и открыл. Ведь Наташка умная была. Не только красивая, но и умная.
Коля увязался за ней на улице. Увидел симпатичную попку в джинсах – и поскакал следом. Он за всеми попками скакал, а тут ещё Гюльчатай, то есть, Наташка, и личико показала. Губки пухлым бантиком, щёчки-персики и – глазищи! Коля заговорил стихами. Теми, что всегда, и чем, бывало, часто пугал, непривыкших к такому обращению, актюбинских попок. Кроме Саши Чёрного, Коля читал и своё:
Вы знаете, ведь это – как болезнь
Я должен видеть Вас ежеминутно
И что я есть, и почему я здесь
Я всё при Вас воспринимаю смутно…
Наташка ответила сразу. Что-то типа:
Мы – рабы
Рабы с момента зачатия
Как только Природа совьёт из любви эмбрион…
Вроде как достаточно, чтобы два молодых существа получили возможность для более близкого знакомства. Что они, собственно, вскоре и сделали, но Коля мне долго в этом не признавался. Рассказывал обо всех и всё. И про студенточку. И про уборщицу в подсобке овощного магазина. А про Наташку молчал. Уже после, когда Коля женился на красавице (конечно же! опять – красавице!) Ирине, когда прожил в далёкой Москве лет 8 или 15, он так, между прочим, обронил как-то в сторону пару фраз.
Не знаю, почему они – и Коля, и Машкович так стеснялись говорить о Наташке. Даже Машкович. Этот герой-любовник на сцене и в жизни, который рассказывал свои истории с женщинами так, что они казались страшной неправдой. У них в театре гибли рододендроны, если случайно им доводилось слышать рассказы Машковича о женщинах. Но – и он молчал о Наташке. А рассказал спустя лет 10 или 18, когда жил уже в Талды-Кургане со своей красавицей и царицей над ним, Тамарой. Рассказал, а потом долго молчал.
Спустя 20–25 лет, и Коля, и Машкович, каждый в отдельности, как Бойль-Мариотт, пытались расколоть меня. Во мне подозревали счастливого преемника и ожидали, традиционного уже, смущения и грустного молчания по поводу пережитых катаклизмов. Но тогда мне нечего было им рассказать.
Я рассказываю сейчас.
В 70-е годы Наташка была красивой умницей-диссиденткой. За перса она вышла замуж именно поэтому. Она полюбила его поэтому. Он полюбил её за красоту, она его – в первую очередь, из диссидентской своей вредности. А не потому, как она потом пыталась версифицировать: сильный, стройный…
Хотела идти всем наперекор, всё делать наоборот – и вышла за перса. Бросила институт, страну (продала Родину) – уехала с персом в Германию.
Органы госбезопасности не могли проигнорировать яркую индивидуальность в виде Наташки. Когда она вернулась из Берлина (Западного) обратно к маме насовсем, Наташку подвергли внимательной диспансеризации. По случаю любого праздника её вызывали на ул. Ленина[1]– и спрашивали: а не Вы ли это, Наталия Васильевна, на заборе слово из трёх букв про русский член нарисовали?
Наташка писала объяснительную, с неё ещё раз снимали отпечатки пальцев и отпускали.
Подозрительным в ней казалось всё: и то, что, играючи, окончила в Берлине (Западном) Академию художеств, что там же, с такой же лёгкостью, родила мальчика.
Ознакомительная версия. Доступно 2 страниц из 7
