Дома Хоттабыч, еще непривычный в своем новом обличии, заботливо устроил друга на диванчике, подложил под голову подушку и накрыл пледом, а сам, устроившись в кресле, заговорил:
– Зная твое нетерпение, о прекраснейший из Волек, и не смея более тебя терзать ожиданием, я приступаю к рассказу о том, где я пребывал и чем занимался все то время, пока мы не виделись, и почему сегодня предстал перед твоими ясными очами в столь непривычном для тебя обличии. Так вот, после того, как ты мне подарил свободу, и мы расстались, я постарался найти себе достойное занятие, дабы стать полезным членом общества. Несколько раз я делал попытки попасть на работу в Арктику, но меня туда упорно не хотели брать, каждый раз намекая на мой, якобы, преклонный возраст. Хотя, что для джинна каких-то пять тысяч лет? Сущая ерунда. Я сделал еще несколько безуспешных попыток устроиться на работу, достойную моих знаний и умений, но каждый раз натыкался на глухую стену человеческого непонимания. Самое большее, что мне предлагали, это место вахтера на одном заводе. В других же случаях не предлагали ничего, кроме как перестать заниматься ерундой, идти домой и там предаваться заслуженному отдыху. Но я мечтал совсем о другом! Энергия, накопившаяся во мне за время сидения в кувшине, который ты выловил своими ловкими руками в то, тридцать раз по три, благословенное утро, и не растраченная до сей поры даже на сотую долю, буквально, клокотала во мне и требовала выхода. Я решил поступить на учение в институт, чтобы всесторонне познать такую важную для людей науку, как радиоэлектронику. Но эти жалкие глупцы из приемной комиссии ничего не хотели слушать. Они нагло смеялись мне в лицо и говорили, что даже если я сумею поступить в институт, то вряд ли смогу завершить курс обучения, опять же намекая на мой, якобы, преклонный возраст. Возмущенный их безмерной наглостью и крайней бестактностью, я хотел было превратить их ползучих гадов, или даже хуже того, в земляных червей, но затем одумался и не стал чинить вреда этим неразумным потомкам Адама. А, кроме того, о Волька, я влюбился, – при этих словах Хоттабыч зарделся, словно маков цвет и скромно потупился. – О, это была чудесная девушка и у меня не хватит слов, чтобы описать, насколько она прекрасна. Я нашел повод, чтобы познакомиться с ней, но скоро понял, что она относится ко мне, как к своему деду. Мне же хотелось совсем другого, и тогда я решил покорить ее сердце, во что бы то ни стало. В моей голове появилась идея: употребить свою магическую силу и превратиться в человека. Но сказать и сделать – это совершенно разные вещи. Для такого превращения, кроме колоссальных знаний, необходимо было затратить и большую часть моей волшебной силы, потеря которой означала то, что в дальнейшем мне уже не придется надеяться на них, но на какие жертвы только не пойдешь ради большой и чистой любви! Мне пришлось перелопатить огромное количество старинных книг, и в одной из них я нашел то, что мне требовалось. Призвав на помощь все свое умение, и вверив себя воле Аллаха, я приступил к заклинаниям. О, это был долгий и мучительный процесс, но вот, наконец, наступила та долгожданная минута, когда я посмотрел в зеркало и увидел в нем тот самый образ, который ты видишь сейчас перед собой. Я стал человеком, отдав за это почти все, что имел, но нисколько не жалею об этом. За все свои желания, как известно, приходится платить, иногда даже очень много. Но кое-что я еще умею! – Хоттабыч улыбнулся. – Так сказать, на бытовом уровне, я по-прежнему в порядке. Кофейку хочешь? – вдруг спросил он.
Еще не вполне пришедший в себя Владимир Алексеевич, машинально кивнул головой. Преображенный Хоттабыч потер руки, встряхнул ими и щелкнул пальцами. В тот же миг на столике подле дивана появилась сахарница, вазочка с печением, и две кофейные чашечки, от которых шел дивный аромат. Хоттабыч взял одну из них, отхлебнул и, зажмурившись от удовольствия, произнес:
– Турецкий! Неплохо получилось. Да ты пей, Волька! Кофе настоящий, можешь не сомневаться. Это как раз то, что тебе сейчас необходимо. Может чуточку коньячку добавить. Давай, французского, а?
Он мигнул правым глазом, и в тот же миг откуда-то из пустоты в чашечку стоявшую на столе, полилась тонкая струйка янтарной жидкости.
– Шаман, однако, – только и смог сказать по этому поводу Владимир Алексеевич, уже давно отвыкший от подобных чудес. – Фокусник старый… Ты лучше доскажи мне историю своего большого и чистого чувства.
– А чего там досказывать, – меланхолически отозвался Хоттабыч. – Все как у всех. Покорил я сердце той красавицы, и поженились мы, и родила она мне трех здоровых и умных сыновей, а также двух дочек, таких же прекрасных, как и их мать. Вот, посмотри на мое семейство, – он достал из бокового кармана бумажник, в котором была спрятана фотография. На ней в самом центре находился сам глава фамилии, рядом с ним супруга, а вокруг них располагались дети, судя по всему, погодки. Все улыбались и были счастливы.
– Ну, и чем же ты занимаешься? – спросил Владимир Алексеевич, возвращая снимок. – В том смысле, где ты работаешь? Такую ораву прокормить и достойно воспитать, по нынешним-то временам, дорогого стоит.
– Я закончил тот самый институт, в который меня поначалу не хотели принимать. Будучи человеком, я без труда поступил туда, закончил и сейчас тружусь на одном предприятии.
– А что это за предприятие?
– О, Волька, прошу тебя не обижаться, но связанный обязательствами, я не могу ничего говорить о месте моей работы. Это связано с обороноспособностью нашей страны, и на этом поприще я сделал довольно много. Про мой последний проект даже писали в газетах. «Поиск», неужели не читал?
Владимир Алексеевич, конечно же, слышал об этом сенсационном изобретении. В последнее время на орбите скопилось довольно много космического мусора, мешавшего нормальной работе спутников, а «Поиск» позволял снимать с орбиты и бережно опускать на землю, практически, любой летавший там предмет.
– Именно при помощи этого аппарата мне удалось вызволить из космического плена моего любимого, но крайне жесткого братца, ставшего однажды спутником нашей планеты. Сейчас он тоже преобразился, стал человеком и трудится вахтером на том же предприятии, что и я.
Хоттабыч допил свой кофе и с нескрываемой любовью в глазах посмотрел на друга.
– Но что это я, все про себя да, про себя! А ведь мой визит к тебе продиктован совсем не желанием просто успокоить тебя в трудной жизненной ситуации. Я приехал, чтобы помочь тебе.
Костыльков недоуменно уставился на экс – джинна.
– Да, да, – продолжал Хоттабыч, – прочтя в газете ту гаденькую статейку, где описано твое печальное положение, я отставил в сторону все дела, коих у меня, смею уверить, немало, и поспешил к тебе на помощь.
Владимир Алексеевич принял сидячее положение и потер переносицу.
– Боюсь, дружище, что в моем положении мне и моей команде не сможет помочь уже никто и ничто. Даже ты, ведь магической энергии ты уже лишился, а кроме этого у тебя, похоже, ничего нет.
– Ошибаешься, о бесценный, – улыбнулся Хоттабыч. – Магия здесь ни при чем. Сейчас, – он встал из-за стола, прошел в переднюю и вернулся оттуда, неся в руках средних размеров дорожную сумку, открыл ее, и достал вначале небольшой прямоугольный предмет черного цвета, чем-то напоминающий телевизионный пульт. Вслед за ним на свет появились четыре кубика из серебристого металла, и обычный футбольный мяч. Костыльков с интересом начал рассматривать все это, а Хоттабыч тем временем, с головой погрузился в сумку, бормоча при этом:
