На другой день, ночью, прошел дождь, и утро выдалось свежее и ясное, он привез ее на автомобиле, молодую даму в галифе для верховой езды. Представил нас, мы осмотрели лошадь, длинноногого английского хэкни, потом он произнес что-то вроде: вручаю ее вашим заботам. Поцеловав ее в щеку, он умчался на своей машине с открытым верхом, махнув еще раз на повороте. Коня звали Лорд, ну а как еще, подумал я, какое еще имя могла ему дать эта молодая богатая особа? Конь был хорош, он немного отстранил голову, когда я его погладил, но вскоре стал доверчив, у него был высокий шаг и красивая посадка головы и хвоста. Я сказал, что своим новобранцам, желающим стать кавалеристами, я сперва говорю, что школа верховой езды начинается со скребка, щетки и колышка для чистки копыт.
Она ответила, что она мне не новобранец.
Тут я замолчал, тотчас же пожалев, что взялся за это «особое поручение». Ну да, конечно, выдавил я, но коня следует всякий раз почистить прежде, чем седлать. Лошади, стоящие большей частью в денниках, нуждаются в ежедневном уходе за подшерстком, независимо от езды. А почему они стоят в стойле, спросила она, почему они не носятся кругом на воле? Почему они на конюшне? Об этом меня еще никто не спрашивал. Лошади — создания вольные, более свободные, чем люди, надо им позволить носиться по лугам и лесам. Тогда бы на них нельзя было ездить верхом, ответил я, на себе таскали бы повозки и подводы, и пушки, а в армии вообще не было бы благородного и древнейшего рода войск, который называют кавалерией, и принадлежностью к которой я горжусь. Это тот самый род войск, гордое имя которого во многих сражениях прославила английская и французская конница, а в особенности неустрашимые польские уланы. Уланы не произвели на нее никакого впечатления. А то, что вы лошадей тащите на войну, это вообще нечто возмутительное, возразила она снова, попросту говоря, безответственное, ведь они могут погибнуть от шальной бомбы. Не от бомбы, поправил я, а от осколочно-фугасных снарядов. Бомбы сбрасывают с самолетов на фортификационные укрепления, осколочно-фугасными снарядами обстреливают пехоту, а также кавалерию.
Да зачем? возмущалась она, что за чушь!
В самом начале мы сразу же сцепились, заспорив о лошадях и кавалеристах. Я понимал, что это ни к чему не приведет. Не стал ее слушать, а показал, как надеть Лорду уздечку, затем, как осторожно провести щеткой по голове, меж ушей и вдоль лба, после чего скребком очистить подшерсток. Она начала томиться от скуки. Ну, а когда я начну ездить? спросила она. Я не дал себе произнести фразу, что ровно об этом спрашивает любой безголовый новобранец. Я сказал, что не стану учить ее, если она не станет слушаться. Она злобно взглянула на меня, также подавив в себе какое-то словцо, ладно, произнесла она, покажите мне, как чистить копыта. Уж не думаете ли вы, что я буду их чистить! Она погладила коня, по ней, так лошади существовали для того, чтобы их гладить, как кошек, Лорд посмотрел с благодарностью, я же продолжал, скрепя сердце. Она наблюдала за мной, скрестив руки. Я вижу, заметила она через некоторое время, вы умеете обходиться с лошадьми. Я пояснил, что это азы, конь чувствует и понимает хорошее обращение, в противном случае он не станет слушаться. Представляете себе, милостивая госпожа, сказал я так любезно, насколько мог, представляете себе, что конь не повинуется, когда нужно идти в атаку. А, это вы так объясняете новобранцам? спросила она. Да, я им говорю об этом. Значит, вы хорошо обращаетесь с ними для того только, чтобы гнать их потом под эти бомбы, то есть осколочно-фугасные снаряды. Разозлившись, я ответил, что мы и себя туда тоже гоним, в Колубарском сражении были тысячи погибших.
Но зачем? язвительно спросила она невинным тоном.
За короля, ответил я, за короля и отечество.
Она прыснула, как лошадь, от смеха и принялась злорадно хохотать во весь голос.
На следующее утро я явился на доклад к майору Иличу. Я просил его освободить меня от этого задания. Он спросил меня, что мне не нравится. Я ответил, что милостивая госпожа считает, что армейская кавалерия — это чушь. Она так считает? спросил Илич. Да, а кроме того говорит, что она мне не новобранец. Илич засмеялся, так оно и есть, она тебе не новобранец, дорогой мой Радованович, милые дамы требуют иного обхождения, нежели рекруты, ну да, продолжал он, женский пол вообще. Он уставился в окно. Она рассказывала тебе, что училась в Берлине? Об этом она мне не рассказывала. Она образованная, произнес он, ты мог бы у нее чему-нибудь поднабраться. Однако, и в самом деле, замолчал он на некоторое время, словно раздумывая, стоит ли мне говорить об этом, — молодая дама несколько… как бы это выразиться, оригинальная. Мой друг Лео Зарник, ее муж, рассказывал мне, что несколько дней назад она уехала на поезде в Сушак. Никто знать не знал, где она, а она по возвращении сказала, что ездила купаться. Подумать только? Я пожал плечами, мне это не показалось таким уж важным, с этой дамой я собирался заниматься ровно столько, сколько от меня требовалось. А это было не просто. Ее дед, заметил Илич, будто бы построил половину Риеки, тебе уже доводилось бывать в Риеке? Каким образом? ответил я, там ведь итальянцы. Верно, сказал Илич, но когда-нибудь снова будем мы. Если плыть на корабле к пристани, то эти большие дома на берегу, кафе, все это было его. Эти люди, мой Радованович, невообразимо богаты. Невообразимо. И армия хочет иметь с ними хорошие отношения, усек? Я сказал, что усек, но боюсь, что милой даме все это совершенно безразлично. Она не собирается подстраиваться, и как мне научить ее ездить верхом, когда она меня самого поучает? Кроме того, она понятия не имеет даже о том, кто такие уланы? Уланы? переспросил Илич, а что общего у улан с уроками верховой езды? Некоторое время он молчал. Ну, ей это неинтересно, продолжил он через некоторое время, ее интересуют другие вещи. Она немного, заметил Илич, не то, чтобы необычная, а как бы это выразится, с закидонами. Я слышал, добавил он, что она держала в качестве домашней живности — аллигатора. Водила его на променад. Представляешь себе?
В общем, произнес майор, посмотрев мне в глаза, теперь ты знаешь все. Вот спасибо, сказал я, только мне от этого не легче. Я прикусил язык, начав было дерзить майору, что делать не следовало. Он насупился. Что я теперь скажу своему другу Зарнику? Что мой офицер, мой лучший офицер отказывается, потому что его жена считает, что армейская кавалерия — это чушь?
Не знаю, вы можете сказать, что я для этого не гожусь и что возвращаюсь в эскадрон.
Илич посерьезнил. Послушайте, господин поручик, начал он казенным тоном, который был всегда присущ ему в делах службы. Вы, Радованович, не будете мне указывать, что и кому мне говорить. Я вас туда не для того посылал, чтобы вы с этой дамой разглагольствовали об армейской коннице, просвещали ее о польских уланах и Колубарской битве, а для того, чтобы научили ее ездить верхом. Понятно? Я ответил, что понятно. И в следующий раз на доклад явитесь только тогда, когда все закончится. Доложите, что задание выполнено, и что дама отлично ездит. Понятно? Есть, господин майор. Я ушел слегка помятый, смирившись со своей участью. С мыслью о молодой женщине, которая сама едет в Сушак и водит туда-сюда на променад по Любляне аллигатора на поводке. Более же всего я думал о майоре Иличе, от которого зависело мое продвижение по службе. Порой он был как отец родной, говорил мне: Стева, сынок. Когда же он переходил на «вы», дело принимало крутой оборот. Я подумал, что все могло бы печальнее закончиться. Я изучил его и, судя по тому, как все это было только что обставлено, гнев его можно оценить как средней тяжести, если бы был на градус выше, он бы тихим голосом скомандовал: Марш! Марш в манеж, мать твою.
