Я очень хорошо помню эти процессии на Страстной неделе, потому что во время одной из них я познакомилась с Хуаном, человеком, которому суждено было стать моим первым мужем. Это было в 1526 году, в год бракосочетания нашего императора Карла V[6]с его прекрасной кузиной Изабеллой Португальской, которую он любил всю жизнь; в год, когда турецкая армия под предводительством Сулеймана Великолепного[7]дошла до самого центра Европы, грозя христианскому миру. Слухи о зверствах мусульман приводили народ в ужас, и нам уже казалось, что одержимые дьяволом полчища подступают к стенам Пласенсии. В том году религиозный пыл, подогреваемый страхом, дошел до безумия. Я брела в процессии, у меня кружилась голова от долгого поста, дыма свечей, запаха крови и ладана, возгласов молящихся и стонов бичующихся, и я плелась, как во сне, позади своих родственников. Я сразу же выделила Хуана из толпы кающихся в капюшонах. Не заметить его было невозможно: он был на пядь выше всех остальных, и его голова возвышалась над людским морем. У него была военная выправка, кудрявые темные волосы, римский нос и кошачьи глаза, которые на мой взгляд ответили любопытным взглядом. «Кто это?» — спросила я у матери, указывая на него, но в ответ получила лишь толчок локтем в бок и суровый приказ смотреть в землю. У меня не было жениха: дед решил не выдавать меня замуж, а оставить в доме, чтобы я заботилась о нем в старости, — это было вроде наказания за то, что я родилась девочкой, не оправдав дедовские надежды на внука, которого он так хотел. У деда не было средств на приданое обеим внучкам, и он рассудил, что у Асунсьон больше шансов найти выгодную партию, потому что она отличалась бледной красотой и пышным телом, которые так нравятся мужчинам, а характер у нее был кроткий и послушный. Я же, наоборот, была худощавой и поджарой, да к тому же упрямой, как ослица. Я пошла в мать и в покойную бабку, которые отнюдь не были образцами нежной красоты. Тогда говорили, что лучшее во мне — темные глаза и густые волосы, но ведь то же самое можно сказать о доброй половине девушек в Испании! Чего не отнимешь — так это ловкости рук: в Пласенсии и окрестностях никто не мог сравниться со мной в тщательности вышивки и шитья. Этим занятием я зарабатывала деньги с восьми лет; большая часть моего заработка шла на хозяйственные нужды, но кое-что я потихоньку откладывала себе на приданое, раз уж дед мне в этом отказал. Я твердо решила сделать все, чтобы выйти замуж, потому что перспектива препираться с собственными детьми мне нравилась куда больше, чем обихаживать вспыльчивого деда.
В тот день в процессии я не послушалась матери, а, наоборот, откинула мантилью с лица и улыбнулась незнакомцу. Так началась история моей любви к Хуану, уроженцу Малаги. Сначала дед был против, и жизнь у нас дома превратилась в сплошной ад. Мы постоянно бросались оскорблениями и тарелками, а дверьми хлопали так, что по стене пошла трещина, и если бы мать не вмешивалась в наши с дедом пререкания, то скоро мы бы изничтожили друг друга. Я так твердо стояла на своем, что в конце концов дед устал спорить и отступился. Не знаю, что Хуан нашел во мне, но это не важно. Главное, что вскоре после знакомства мы сговорились, что поженимся через год — эта отсрочка была нужна, чтобы он отыскал работу, а я увеличила свое скудное приданое.
Хуан был из тех веселых красавцев, перед которыми сначала не может устоять ни одна женщина, но потом приходит понимание, что лучше бы он достался какой-нибудь другой, потому что от него сплошные страдания. Хуан не прилагал никаких усилий к тому, чтобы соблазнять женщин, как не прилагал усилий ни к чему другому, ведь одного его присутствия — его, изящного модника, — достаточно было, чтобы привести всех женщин в восторг. С четырнадцати лет, когда он начал пользоваться своим очарованием, он только за счет женщин и жил. Смеясь, он говорил, что мужчин, которым жены наставили рога по его милости, не счесть, как не счесть, сколько раз ему приходилось улепетывать от ревнивых мужей. «Но все это в прошлом, теперь я с тобой, жизнь моя», — добавлял он, чтобы успокоить меня, но краем глаза поглядывая на мою сестру. Внешность и панибратское поведение помогали Хуану заслужить расположение и среди мужчин. Он умел пить, хорошо играл в карты и имел неисчерпаемый запас захватывающих историй и фантастических планов о том, как легко заработать деньги. Я быстро поняла, что его мысли постоянно обращены к горизонту и к завтрашнему дню и в них чувствуется какая-то неудовлетворенность. Как и многие в те времена, он питал свое воображение рассказами о Новом Свете, где баснословные богатства и почести якобы дождем сыпались на храбрецов, готовых рисковать. Он был уверен, что ему предначертано совершить великие подвиги, сравнимые с теми, что совершили Христофор Колумб, который отправился в плавание, не имея иного капитала, кроме мужества, и открыл вторую половину мира, и Эрнан Кортес, завоевавший самую ценную жемчужину для испанской короны — Мексику.
— Говорят, что в той стороне света все уже открыто, — говорила я, пытаясь охладить его пыл.
— Какая же ты темная, Инес! Для завоеваний там осталось гораздо больше, чем уже завоевано. От Панамы на юг простираются девственные земли, где богатств — как у Сулеймана.
Планы Хуана приводили меня в ужас, ведь из них следовало, что нам придется разлучиться. К тому же я слышала от деда, который в свою очередь узнал это из рассказов, услышанных в тавернах, что ацтеки в Мексике приносят своим божествам человеческие жертвы. Что несчастных ставят в ряд в целую лигу длиной и тысячи и тысячи пленников ожидают своей очереди взойти по ступеням храма, где жрецы — растрепанные чудовища, покрытые коркой запекшейся крови и с ног до головы забрызганные свежей кровью, — обсидиановыми ножами вырезают у них сердце. Тела сбрасывают вниз по ступеням, к подножию храма, где растет гора трупов на грудах разлагающейся плоти. Город стоит в озере крови; хищные птицы, разжиревшие на человеческом мясе, настолько отяжелели, что больше не летают, а плотоядные крысы сделались размером с пастушьих собак. Все испанцы знали об этих ужасах, но Хуана они не пугали.
Пока я рукодельничала с рассвета до полуночи, чтобы скопить денег для замужества, Хуан проводил целые дни в тавернах и на площадях, без разбора обольщая служанок и развратных женщин, развлекая добрых прихожан и мечтая о путешествии в Новый Свет. Такое путешествие было, как он говорил, единственной возможной целью для личности его масштаба. Иногда он пропадал на целые недели и даже на месяцы, а вернувшись, ничего не объяснял. Где он проводил время? Он никогда об этом не рассказывал. Так как он постоянно говорил о путешествии за море, люди начали подтрунивать над ним и меня называть «невестой конкистадора». Я сносила его бродяжьи повадки слишком терпеливо, ведь рассудок мой был затуманен, а тело пылало, как всегда бывает, когда мной овладевает любовь. Хуан смешил меня, развлекал песнями и веселыми стишками, умасливал поцелуями. Ему было достаточно прикоснуться ко мне, чтобы превратить слезы во вздохи, а гнев — в желание.
