Все это является объяснением того, почему я написал данную книгу, предмет которой во многом определил мою жизнь и сформировал взгляды. Я родился в Венгрии в 1949 году, родители — в 1912 и 1914 годах. Семья пережила в Европе ужасы не только 1914–1945 годов, но и их последствия. Мои родители уехали из Европы потому, что были убеждены в наличии глубокой травмы в душах европейцев, которая привела к вырождению этих душ. Ее возможно скрывать до поры до времени, но рано или поздно она обязательно напомнит о себе. Как американец, я жил в мире, где все в моей жизни проистекает от моих же решений. Как европеец, я жил в мире, в котором от моих решений не зависит ничего в тот момент, когда лавина исторических событий накрывает всех с головой. Как американец, я научился противостоять миру. Как европеец, я научился избегать его. Мои поиски ответа на большую европейскую загадку начались с разговоров между моими родителями за обеденным столом и их ночных кошмаров. Кризис моей собственной идентичности (наличие которого само по себе показывает, что я стал американцем в большей степени) был вызван тем, что европейский подход к решению жизненных вопросов совершенно иной, чем американский. Я и европеец, и американец… Так кто же я на самом деле? В конце концов для меня эта проблема свелась к одному-единственному вопросу: действительно ли Европа изменилась или она обречена быть вечной насмешкой, иронической версией «Оды к радости»?
Будучи молодым человеком, я решил изучать политическую философию и политологию, чтобы исследовать этот вопрос и попытаться ответить на него на самом высоком возможном уровне. По моему мнению, наиболее фундаментальные вопросы человеческого бытия носят политический характер. Политика — это об обществе, об обязанностях и правах, о врагах и друзьях. Философия — это анализ, препарирование обычных, естественных вещей. Она заставляет вас взглянуть на повседневность отстраненно и таким образом открыть ее порой весьма неожиданные стороны. Для меня это путь к познанию и пониманию.
Жизнь — непростая штука. Немецкая философия была тем предметом, который я углубленно изучал, будучи в аспирантуре. Как этническому еврею, мне хотелось понять, откуда и каким образом появились люди, которые могли без колебаний осознанно убивать детей ради высших целей национальной политики. Это было в эпоху холодной войны, и я знал, что европейские проблемы стало невозможно рассматривать отдельно от советских проблем. Советский Союз оказал почти такое же влияние на мою жизнь, как и Германия. Поэтому Карл Маркс был идеальной отправной точкой моих исследований. А поскольку так называемые «новые левые» (коммунисты, которые ненавидели Сталина) находились в Европе в самом расцвете, я решил начать работу с их изучения.
Для этого, используя многочисленные поводы, я вернулся в Европу и завел множество друзей среди «новых левых». Мне хотелось понять их философских гуру — Альтюссера, Грамши, Маркузе, но не с помощью многочасовых библиотечных исследований. В то время происходило слишком много событий вне стен библиотек. Движение «новых левых» для большей части его приверженцев было хорошим способом обрести друзей и подруг, модным общественным движением. Для небольших групп активистов — глубокой и серьезной попыткой понять мир и найти способы его переустройства. Для горстки экстремистов — оправданием применения насилия.
Многие сейчас уже забыли, что в 70–80-х годах XX века по Европе прокатывались волны насилия, а европейский терроризм предшествовал «Аль-Каиде». В большинстве стран Западной Европы появлялись террористические ячейки, члены которых убивали и похищали людей, взрывали здания. Террористически настроенные леваки существовали и в Соединенных Штатах, хотя и в значительно меньших масштабах. Эти малочисленные группировки интересовали меня больше всего — возрождение политического терроризма в Европе в контексте левого движения, которое время от времени вспоминало и говорило о классовой борьбе, но в действительности не имело с ней ничего общего.
Одним из «методов» этих террористов были выстрелы в коленные чашечки их врагов. Я так до сих пор и не понял: если покалечить человека вместо того чтобы его убить, то это — акт «милосердия» или, наоборот, изощренной жестокости? Тем не менее террористы, практиковавшие подобные действия, были важными объектами наблюдений, так как в моих глазах они являлись прямыми потомками тех, кто творил злодеяния в течение 31 года европейского ужаса. Они всерьез рассматривали это как свой моральный долг, отвергая общепризнанные ценности того общества, которое и дало им свободу творить страшные вещи. После встреч и общения с некоторыми из них я сделал вывод: они прекрасно понимают, что ничего принципиально не изменят в жизни. Их преступления — это просто тупая злоба на мир, в котором они родились, и презрение к тем, кто ведет обычную жизнь. Они считали, что обыватели являются носителями зла, и назначили себя мстителями и борцами с ним.
Время, проведенное с этими людьми, заставляло меня чувствовать себя все более и более неуютно, а в Европе росло убеждение, что прошлое уже преодолено и не вернется. Это как если бы при удалении раковой опухоли хирург случайно оставил несколько злокачественных клеток, которые при определенных обстоятельствах могут послужить очагами возврата болезни. В 1990-х годах вспыхнули войны на Балканах и Кавказе. Европейцы посчитали их нетипичным отклонением от нормы. Они рассматривали левацкий терроризм как отклонение от нормы. Сегодня они полагают, что праворадикальные головорезы — это нетипичное отклонение от нормы. Эти представления, отражающие европейскую уверенность в своих силах и гордость за достигнутое, могут быть справедливыми, но они не являются самоочевидными.
Настоящее время — эпоха серьезных испытаний для Европы. Европейский Союз сегодня проходит через полосу значительных проблем, в большей степени экономических. Подобные полосы характерны для всех институтов человеческого общества. Евросоюз был основан для «мира и процветания». Если наступит конец «процветанию», по крайней мере в некоторых странах, что останется от «мира»? Замечу, что уровень безработицы в некоторых странах Южной Европы сейчас выше или примерно равен тому, который был в Соединенных Штатах во время Великой депрессии. Что это означает?
Настоящая книга и об этом тоже. Она также частично о чувстве европейской исключительности, об ощущении того, что Европа уже решила проблемы «мира и процветания», которые остро стоят для других частей мира. Это, возможно, верно, но, тем не менее, я считаю, что эти тезисы должны обсуждаться и могут быть оспорены. Если же Европа — не счастливое исключение, если она может оказаться в опасности, то что придет на смену благополучию?
Проблема распадается на три ключевых вопроса. Во-первых, почему Европа стала местом, где вся человеческая цивилизация осознала и преобразила себя? Как это произошло? Во-вторых, почему, несмотря на всю грандиозность европейской цивилизации, в ее истории случился этот ужасный период длиной в 31 год? Какой изъян был (есть) в европейских обществах? Откуда он взялся? Наконец, в-третьих, если мы дадим правильные ответы на предыдущие вопросы, быть может, мы поймем, где находятся потенциальные «точки возгорания», и этим самым повлияем на будущее Европы.
Если Европа уже преодолела и оставила в прошлом свою историю кровопролития, то это очень важно. Если нет, то знать об этом еще более важно. Давайте начнем с того, что это значило — быть европейцем в течение последних 500 лет.
