Джим долго водил бритвой «Жиллетт» по лицу и шее, пока они не стали приемлемо гладкими, потом провел бритвой по тыльной стороне ладоней. Когда он протянул руку к горячему крану, из гостиной донесся знакомый голос:
– Джимми? Ты здесь, Джимми?
Из-за сильного акцента, присущего жителям Джорджии, это звучало как «Джимме? Ты здесь, Джимме?».
– Да, я здесь.
– Забежала кое-что принести.
Она была в кухне и выкладывала на стол яблочный пирог, когда Джим вышел из ванной.
– Что это за ужасная музыка? – спросила она.
– Группа «Стоунз», ма.
– Через четыре года тебе будет тридцать. Не слишком ли ты взрослый для такой музыки?
– Не-а! Мы с Брайаном Джонсом однолетки, а Уоттс и Уайман даже старше меня.
– Кто они такие?
– Не важно.
Он пошел в гостиную и выключил проигрыватель. Когда он вернулся, она уже сняла с себя тяжелое суконное пальто и перекинула его через спинку одного из стульев у обеденного стола, оставшись в красном свитере и серых шерстяных брюках. Эмме Стивенс – невысокой, хорошо сложенной женщине – было под пятьдесят. Несмотря на легкую седину в каштановых волосах, на нее еще заглядывались мужчины. Она употребляла несколько больше косметики и носила немного более обтягивающую одежду, чем Джим хотел бы видеть на женщине, которую называл матерью. Но в глубине души он знал, что она хранительница домашнего очага и свое счастье видит в том, чтобы прибирать в доме и стряпать.
Она являла собой сгусток энергии и охотно принимала участие во всех благотворительных мероприятиях, будь то сбор пожертвований во славу Скорбящей Божьей Матери или в пользу оркестра средней школы Монро.
– У меня остались яблоки от пирога, который я пекла отцу, и я сделала такой же и для вас с Кэрол. Яблочный пирог всегда был твоим любимым.
– Он и сейчас самый любимый. – Джим наклонился и поцеловал ее в щеку. – Спасибо.
– Я еще принесла витамины «Паладек» для Кэрол. Последнее время она неважно выглядит. Пусть ежедневно принимает витамины, сразу почувствует себя лучше.
– Кэрол в порядке, ма.
– По ее виду этого не скажешь. Она осунулась. Не знаю даже, как это репетировать. А ты?
– Интерпретировать, ма. Интер...
– Интер... интерпретировать? Не знаю. Звучит как-то странно.
Джим прикусил губу.
– По крайней мере, в этом мы согласны.
– Вот именно! – сказала она, стряхивая с рук воображаемые крошки и оглядывая кухню. Джим знал, что она инспектирует кухонную мебель и полы, чтобы убедиться, что Кэрол по-прежнему отвечает высоким стандартам блюстительницы чистоты, каковой являлась сама Эмма, сколько Джим себя помнил. – Как дела?
– Хорошо, ма. А у вас с папой?
– Все хорошо, папа на работе.
– И Кэрол тоже.
– Ты писал, когда я пришла?
– Угу.
Это не совсем соответствовало действительности, но какого черта! Ма все равно не считала литературную работу не по найму настоящей работой.Когда Джим на полставки работал ночным редактором в газете «Монро экспресс», это была настоящая работа,потому что ему там платили. Он мог сидеть часами и бить баклуши, ожидая, чтобы в поселке Монро (имевшем статус города) на Лонг-Айленде произошло что-нибудь достойное опубликования в новостях, но ма считала это настоящей работой.
Просиживать дни дома за машинкой, выуживая из головы фразы, которые не даются и сопротивляются, это совсем другое дело.
Джим терпеливо ждал. Наконец она спросила об этом.
– Есть новости?
– Нет, ма, новостей нет. Почему ты все время вяжешься ко мне с этим?
– Потому что такой мой родимый долг.
– Родительский, ма, родительский.
– Я именно так и сказала: родимый долг для матери все время спрашивать, когда она станет бабушкой.
– Поверь, ма, когда об этом узнаем мы, сразу же узнаешь и ты, обещаю тебе.
– О'кей, но помни, – она улыбнулась, – если Кэрол в один прекрасный день забежит и скажет мне: «Да, между прочим, я уже на четвертом месяце», я тебе этого никогда не прощу.
– Наверняка простишь. – Он поцеловал ее в лоб. – Теперь, если не возражаешь, я должен...
Раздался звонок в дверь.
– Ты кого-нибудь ждешь? – спросила мать.
– Нет, не ждал даже тебя.
Джим пошел к входной двери и обнаружил на пороге почтальона.
– Доставка с нарочным, Джим: Чуть не забыл, – сказал он, протягивая: письмо.
У Джима забилось сердце, когда он расписывался на квитанции.
– Благодарю, Карл.
«Может быть, они изменили решение там, в „Даблдей“?» – с надеждой подумал Джим.
– Доставка с нарочным? – спросила мать, когда он закрыл дверь. – Кому могло понадобиться...
Все его надежды развеялись, когда он прочитал обратный адрес.
– Это от какой-то адвокатской фирмы в городе.
Он открыл конверт и пробежал глазами короткое извещение. Дважды. Но так ничего и не понял.
– Ну что там? – спросила мать в нетерпении, протянув руку за письмом. Сгорая от любопытства, она произнесла последнее слово «та-а-м».
– Ничего не понимаю, – ответил Джим. Он передал ей письмо. – Тут говорится, что на будущей неделе я должен присутствовать на оглашении завещания доктора Хэнли. Я один из его наследников.
Бред какой-то! Доктор Родерик Хэнли – один из самых богатых жителей Монро. Или был им, пока не погиб в авиакатастрофе в прошлое воскресенье. Он – своего рода местная знаменитость. Приехал сюда, в деревню Монро – тогда это действительно было не больше чем деревня, – вскоре после Второй мировой войны и жил в одном из роскошных особняков на набережной. Всемирно известный генетик, составивший состояние на научных открытиях, которые разработал лабораторным путем и запатентовал; лауреат Нобелевской премии за достижения в области генетики.
Джим знал все о Хэнли, потому что ему было поручено написать некролог для «Монро экспресс». Известие о смерти доктора стало новостью номер один в Монро. Готовя некролог, Джим установил, что состояние Хэнли равнялось примерно десяти миллионам долларов.
Но Джим ни разу даже не виделся с этим человеком. Почему тот упоминает его в своем завещании?
Если только...
В головокружительной вспышке озарения все вдруг стало Джиму совершенно ясно.
– Боже, ма, ты не думаешь?..
Одного взгляда на ее потрясенное лицо было достаточно, чтобы он понял: она пришла к той же мысли.
